Золото Соломона
Шрифт:
— Не могли ли эти люди подбросить небольшой предмет в такое место — скажем, в льяло, — где он бы пролежал незамеченным двадцать четыре часа?
Орни и Кикин смотрели на него во все глаза.
— Корабль очень… был очень велик, брат Даниель, и в нём много укромных уголков.
— Если в трюме сгоревшего корабля найдут часовой механизм, сделайте милость, поставьте меня в известность.
— Вы сказали «часовой механизм», брат Даниель?
— Он может быть искорёжен до неузнаваемости в результате
— Фосфора?!
— Ваши люди каждое утро должны осматривать трюмы и другие помещения уцелевших кораблей.
— Так и сделаем, брат Даниель!
— У вас есть страховщики в Сити?
— Контора по страхованию от огня «Общее дело» на Сноу-хилл!
— Располагайте мною, брат Норман, если контора по страхованию от огня «Общее дело» заподозрит в поджоге вас.
— У тебя есть скрытые достоинства, брат Даниель. Прошу забыть моё упорное нежелание их видеть.
— Прошу простить, что я прятал свечу свою под сосудом, брат Норман.
— И впрямь, в вас много чего сокрыто, доктор Уотерхауз, — сказал Кикин. — Буду премного обязан, если вы проясните ваши слова.
— Едкий запах, на который жаловался ваш сторож и который по-прежнему здесь ощущается, происходит от горящего фосфора. Последний раз я обонял его тридцать первого января в Крейн-корте. — И Даниель коротко пересказал события того вечера.
— Весьма занимательно, — сказал Кикин. — Однако корабль не взорвался. На нём вспыхнул пожар.
— Те, кто способен создать адскую машину, приводимую в действие часовым механизмом, могут настроить её по-разному, — отвечал Даниель. — Я предполагаю, что в ней используется фосфор, который должен вспыхнуть в определённое время. В одном случае огонь воспламенил бочонок с порохом. Во втором случае он мог просто поджечь большее количество фосфора или иного горючего вещества, например ворвани.
— Коли так, обе машины изготовлены одними людьми! — воскликнул мистер Орни.
— Этим должны заняться ваши констебли! — провозгласил Кикин.
— Поскольку злоумышленники скрылись, констебли тут не помогут, — указал Даниель. — Обращаться следует к судье.
— И что он сделает? — фыркнул Кикин.
— Ничего, — признал Даниель, — пока к нему не приведут обвиняемого.
— И кто его должен привести?
— Обвинитель.
— Так идём к обвинителю!
— В Англии не идут к обвинителю, как к констеблю или сапожнику. Обвинителем становится истец. Мы как потерпевшие от адской машины должны возбудить преследование против злоумышленников.
Кикин по-прежнему недоумевал.
— Вы хотите сказать, что каждый из нас должен возбудить свое преследование, или…
— Это возможно, — отвечал Даниель, — но полагаю, будет больше проку… — последнее слово было выбрано нарочно, чтобы усладить слух мистера Орни, который и впрямь сразу встрепенулся, —
— Что ещё за Тредер и Арланк? — спросил Кикин. (Даниель, рассказывая о происшествии в Крейн-корте, не упомянул имён.)
— Можно сказать, — объявил Даниель, — что это ещё два члена нашего клуба.
Склеп в Клеркенуэлле. Начало апреля 1714
— Река Флит — аллегория человеческого падения! — провозгласил мистер Орни вместо приветствия, спускаясь по лестнице в склеп.
Если бы он сейчас с возмущением повернулся и взбежал обратно по ступеням, никто бы его не осудил.
Мистер Тредер, прибывший четвертью часа ранее, был скандализован ничуть не меньше.
— Это святое место, сэр, — сказал ему Даниель, — а не какой-нибудь языческий могильник. Покойные — уважаемые члены сообщества мёртвых. — С этими словами он запустил руку в сплетение белёсых корней и, сдвинув их, явил взорам древнюю бронзовую табличку в блестящих капельках сконденсированной влаги. Кривые каракули явно были выбиты по образцу средневековым ремесленником, не знавшим, что они означают.
Чтобы преобразовать их в латинские слова и предложения, требовалась кропотливая работа учёных грамотеев. Однако это был Клеркенуэлл, куда представители грамотного церковного сословия ходили за водой по меньшей мере пять сотен лет. Расшифрованная надпись гласила, что под табличкой покоятся бренные останки некоего Теобальда, тамплиера, который отправился в Иерусалим с головой, а вернулся без головы. Рядом такая же табличка сообщала то же самое о другом покойнике.
В отличие от мистера Тредера мистер Орни ничуть не смутился тем, что Даниель расставил свечи и фонари где только мог, то есть в основном на крышках полудюжины саркофагов, занимающих почти всё пространство пола. В тусклом свете угадывался свод — не уходящий в сумеречную высь, а такой, что епископ как раз мог пройти ровно посередине, не замарав митру о склизкий потолок. Однако камни, пригнанные на совесть, пережили века, и помещение устояло — пузырь воздуха в земле, безучастный к тому, что происходит на поверхности.
Мистер Орни помедлил у основания лестницы, давая глазам привыкнуть к темноте (что было очень разумно), затем двинулся к Даниелю и мистеру Тредеру, с изяществом моряка обходя почти невидимые лужи. Он не выказывал ни любопытства, ни трепета, что в другом человеке было бы свидетельством глупости. Поскольку Даниель знал, что мистер Орни не дурак, оставалось предположить, что это поза: для квакера крестоносцы были так же отсталы, а следовательно, не важны, как пикты — создатели языческих могильников в полых холмах.