Золото
Шрифт:
– Идем, родная. Тебе и правда надо отдохнуть.
– Благодарю вас, графиня! – Она обернулась к Шереметевой. – Я польщена вашими словами! Я признательна вам за ваше восхищенье!.. оно дорогого стоит… Я, в свою очередь, восхищаюсь вами, вашей удивительной судьбой… возьмите визитку,
Господи, какое счастье. Скорей домой. Она не будет переодеваться. Она пробежит с Романом под руку в машину прямо в концертом платье, подобрав его, даром что ее сандальи – просто для бега. А все-то ждали, что она выйдет на сцену в «лодочках», на каблуках…
Он закутал ей разгоряченные плечи норковым мехом. Они сбежали по лестнице вниз. На стоянке их ждал их старенький «жигуленок».
– Ну, ты довольна концертом?..
– Как тебе сказать, Роман… фифти-фифти… могла бы и лучше спеть…
– Ты кокетничаешь, киска.
Он обернулся; она блеснула в него глазами. Он отвернул крышку термоса, протянул ей питье. Положил руки на руль.
– Чай с вареньем и с коньяком. Как ты и хотела. Кто эта старушка?.. Графиня Шереметева?..
– Да, она всю жизнь жила в Париже… вот счастливица!..
– А мы всю жизнь живем в Москве родная, и тоже счастливы. Кто может быть счастливей нас?.. Ну-ка?..
Машина вырулила из Боровицких ворот на Манежную площадь. В черно-синей, как спелый виноград, тьме вечера мигали звездные скопленья цветных сумасшедших огней. Светлана наморщила лоб.
– Скажи мне, Роман…
– Что, ты что-то забыла там, в Кремле?.. Плащ?.. Ноты?..
– Да нет, я без плаща была… Жарко же уже, лето… Но хорошо, что ты
– Господи, какая ерунда… а я-то уж успел напугаться…
– Я вот ничего не боюсь.
Она отвела ото рта прядь волос. Ветер задувал в боковое стекло. Роман, ведя машину, закурил, стряхивал пепел в оконце.
– Я знаю, что ты ничего не боишься, смелая моя. Носишь револьвер в сумочке.
– Ты рылся в моей сумочке?!.. – Она притворно ударила его нотами по спине. – Ах ты негодник…
– Я не рылся. Это Игнат рылся. Он-то мне все и открыл.
– Приеду – Игнату уши надеру. Будет знать, как в материных сумках копаться! Это же не раскопки, Роман, ну честное слово!..
Он, дождавшись зеленого светофора, повернул машину на Никитскую.
– Не дери ему уши, строгая мать. Он же маленький еще.
Она откинула голову с тяжелым пучком волос на спинку машинного кресла. Закрыла глаза. Дремала. Музыка все еще звучала в ней.
– Я вспомнил, – сказал Роман тихо. Гудки машин тоскливо кричали вокруг них, будто плакали звери. – Ты порвала майку, когда делала перевязку этой собаке Леону. На майке было написано: «SELENA».
Май 2000 года. Нижний Новгород – Москва.