Золотое дерево
Шрифт:
Габриэль вновь взглянула на Эмиля, который все так же рассеянно смотрел в окно. И опять у нее мелькнула мысль о том, что этот человек страстно любит ее, хотя он ни разу не произнес слово «любовь». Габриэль вдруг очень захотелось, чтобы он взял ее руку в свою так, как это было во время церемонии бракосочетания. Чтобы ободрить его и привлечь внимание, она положила свою руку с поблескивающим новым золотым колечком на пальце на сиденье рядом с ним. Однако он, казалось, не заметил этого.
Вскоре они прибыли к дому отца Габриэль на улице Клемон. Это был просторный особняк, расположенный недалеко от площади Терро, он представлял собой не просто жилой дом, но и являлся резиденцией фирмы, где велись деловые переговоры. Вход в помещения фирмы, руководимой Домиником и Анри, был отдельным и располагался со двора, там находились кабинеты, а также приемные для посетителей. Комнаты, расположенные наверху, были обиты шелком производства фирмы Рошей, причем расцветки и качество были разными; некоторые
В тот год, когда Лион подвергся разрушению, Роши вынуждены были покинуть свой дом и искать спасения. Они нашли убежище в средневековом квартале города, называвшемся Трабуль, в домах которого имелись глубокие подвалы и сеть тайных ходов, к счастью, их дом уцелел и даже почти не пострадал, в нем были выбиты несколько оконных стекол, которые вскоре вставили, и семья вновь смогла вернуться к своему очагу. Сразу после возвращения Рошей домой Анри женился на Ивон и привел ее жить в дом отца. Затем в доме свекра появилась еще одна невестка — Элен. Жюль не мог создать собственный семейный очаг, поскольку постоянно находился в действующей армии.
Доминик Рош собрал гостей в Большой Гостиной и ждал прибытия новобрачных. Стены этой комнаты сияли яркими тонами чудесного шелка с изображением золотых павлинов с распущенными веером хвостами, вписанных в узорные ромбы переплетений трав и цветов — весь этот роскошный рисунок шел по алому фону. Занавески на окнах, портьеры на дверях и покрывала на диванах были выполнены из шелка того же узора, но с некоторыми вариациями. В целом Большая Гостиная в доме Рошей поражала воображение своим великолепием и была самой роскошной гостиной в Лионе.
Сам Доминик, хотя и изрядно привык к этой зале, все же каждый раз, когда принимал в ней гостей, испытывал гордость. Каждому посетителю, который переступал порог гостиной, приходила в голову мысль, что фирма Рошей вполне конкурентоспособна — более того, она может легко обойти своих конкурентов. Ткацкие станки, работавшие на Рошей, выпускали самые роскошные ткани. Камка, муар переливались, словно ручей, тронутый рябью; бархат был Мягким на ощупь, как кошачья шерсть; атлас, шелк броше, самые изысканные ткани, вытканные из золотых серебряных нитей… И все это многообразие и богатство называлось лионским шелком, делавшим Францию законодательницей мод в области производства изысканных тканей.
Доминик Рош опустился в свое огромное резное кресло, сделанное на заказ специально для его тучной фигуры. Три года назад он упал с лошади и сильно повредил бедро; вынужденная малоподвижность и пристрастие к хорошему столу сделали свое дело — месье Рош стал еще более толстым и неуклюжим. Кроме того, он привык заглушать постоянную ноющую боль в бедре бокалом доброго вина, которое всегда было у него под рукой. Однако его голова оставалась по-прежнему ясной, а ум, пожалуй, даже обострился вследствие перенесенных им страданий. Несмотря на то, что он большую часть дня был прикован к своему креслу, Доминик Рош не упускал ничего из того, что происходило в его доме или в фирме. Если ему необходимо было подучить справку о состоянии дел или собрать какую-либо информацию, он нанимал сыщиков, не доверяя Анри, который — как знал отец — сообщит ему то, что он хочет услышать, а не то, что есть на самом деле. Доминик Рош чувствовал, что преимущества молодости и здоровья находятся сейчас на стороне его старшего сына, и поэтому опасался его интриг, напрягая все силы ума, чтобы не дать Анри перехитрить себя и завладеть фирмой, объявив, что отец впал в старческое слабоумие. В результате его постоянной сосредоточенности в последнее время не только оживился ум старика, но и его реакции, хотя по натуре он был довольно флегматичным человеком.
— Эмиль и Габриэль наконец-то прибыли! — сообщила Элен с улыбкой, наклоняясь над креслом свекра.
— Вот и чудесно, голубушка, — кивнул он.
И старик пожал руки невестке, опустившиеся на мгновение на подлокотник его кресла, с отеческой лаской. Он мог полностью положиться на нее во всем, что касалось различных событий, происходящих в доме, — Элен всегда сообщала о них старику, зная о его живом интересе и стремлении получить исчерпывающую информацию о жизни семьи. Свекор питал к ней нежные чувства еще и потому, что она являлась женой его любимого сына; старик был по-своему привязан к младшей невестке, насколько вообще мог испытывать привязанность к кому-либо или чему-либо, кроме своего дела, ставшего, казалось, его плотью и кровью. Ивон завидовала Элен черной завистью. Доминик Рош видел это и старался при каждом удобном случае подшутить над своей старшей невесткой, постоянно дразня и раздражая ее. Ивон ненавидела бы старика еще больше, если бы каким-нибудь образом проведала, что его шпионы докладывают ему о всех ее амурных похождениях. И уж, конечно, в таком случае она чувствовала бы себя очень неуютно на супружеском ложе.
Доминик Рош взглянул в ту сторону, где стоял ого старший сын, унаследовавший черты лица своего отца — его густые брови, широкие скулы, мощный подбородок, а также склонность к полноте, проявившуюся довольно рано — еще до достижения сорокалетнего возраста. Анри стоял рядом с женой, ом выглядел очень импозантно — как респектабельный состоятельный человек, столп и опора общества. На нем был прекрасно сшитый сюртук, батистовая рубашка с белоснежным жабо — мода, введенная Первым Консулом для парадного официального платья. Анри, как и все гости, с выражением ожидания на лице смотрел на большую двустворчатую дверь гостиной, из которой с минуты на минуту должны были появиться новобрачные.
Доминик мрачно усмехнулся своим мыслям. По его мнению, Анри не имел того вкуса к радостям жизни, какой имел он, его отец. Наибольшее удовлетворение Анри получал от упорной работы, — которую Доминик Рош не считал равноценной заменой чувственным удовольствиям, — а расслаблялся обычно за карточным столом в мужской компании. Его жена, обладавшая более живым темпераментом, была, таким образом, предоставлена самой себе. Время от времени Анри обзаводился любовницей, связь с которой длилась всего несколько месяцев, — по-видимому, запросы сына Доминика были более чем скромными. В общем и целом Доминик считал своего старшего сына исключительно работоспособным деловым человеком, но очень скучным парнем. Вдобавок Анри был крайне снисходителен к Ивон — будучи сам по себе изрядным мотом, он к тому же слишком часто потакал разорительные капризам своей жены, которая, кстати, так и не родила ему долгожданных сыновей. За десять лет супружеской жизни у Ивон произошло несколько выкидышей. Но если ей когда-нибудь и удастся выносить и родить ребенка, Доминик Рош, прежде чем признать внука, разузнает об обстоятельствах его зачатия для того, чтобы сделать свои выводы о законорожденности младенца.
Тяжело вздохнув, старик обратил свои взоры на младшего сына, Жюля, который очень много значил для него, — может быть, по той причине, что после Анри в семье родилось и умерло еще четверо детей, прежде чем на свет появился Жюль. В отличие от Анри, младший сын Доминика пошел в него — во всяком случае в своем увлечении женским полом, однако после женитьбы молодой человек сразу же остепенился. Но характер свой, делавший его непохожим ни на брата, ни на отца, Жюль унаследовал от покойной матери, женщины веселой, добросердечной, лишенной всякого лукавства. Ей же он был обязан и своим обаянием. И все же Доминик Рош не без гордости отмечал про себя, что в характере младшего сына заметна и черта, присущая всем Рошам, — целеустремленность и упорство. Старик вспомнил, какая непоколебимая решимость светилась в глазах сына в тот день, когда он объявил о своем твердом намерении стать военным, а не одним из руководителей фирмы, как хотел этого отец. Доминик испытал тогда ни с чем не сравнимую горечь разочарования и в первый раз за все время попытался убеждением, а не угрозой отговорить сына от опрометчивого шага. Когда же его попытки оказались тщетными, он — чтобы избежать серьезных размолвок со своим любимцем — смирился с его решением и уступил, хотя втайне не терял надежды привлечь Жюля к работе в фирме, когда сын выйдет в отставку.
— Месье и мадам Вальмон, — раздался звучный голос слуги, объявившего о прибытия молодых. В этом доме не признавали нелепого обращения «гражданин и гражданка». Когда новобрачные переступили порог Большой Гостиной, войдя туда через смежную голубую гостиную, гости начали громко рукоплескать; шелковые портьеры с золотыми павлинами зашуршали, тронутые легким движением воздуха, и раздался мелодичный перезвон подвесок огромной хрустальной люстры.
Доминик увидел, что новобрачные направляются прямо к нему сквозь расступавшуюся перед ними толпу гостей. Старику подумалось, что сам он, должно быть, походит сейчас на старого льва, съежившегося в огромном кресле, тем более что ему было неимоверно трудно придать своему лицу с тяжелой мощной челюстью более или менее приветливое выражение. Это был один из тех случаев, когда волна ненависти к дочери вновь поднялась со дна его души — Габриэль послужила невольной причиной смерти Маргариты, горячо любимой жены Доминика, и отец не мог ей этого простить. В тот день, когда родилась девочка и умерла в родах ее мать, отец подошел к колыбели и тут же распорядился отдать ребенка на воспитание в крестьянскую семью; там, в деревне, младенца крестили и дали имя. Когда Габриэль исполнилось два года, ее приемных родителей не стало — они умерли от свирепствовавшей в округе эпидемии. Рискуя собственной жизнью, отец явился за ней в самый очаг заразы, поскольку она, в конце концов, была его плотью и кровью. Однако при первом же взгляде на дочь Доминик понял, что никогда не сможет со всей искренностью любить ее, смириться с ее существованием — судьба сыграла с ним еще одну злую шутку: девочка, как две капли воды, была похожа на покойную мать. А это значило, что она будет вечно напоминать ему о его невосполнимой утрате. И действительно, страдание ожесточило его сердце, лишило его всякого сострадания по отношению к другим людям. Страстный поклонник женщин, он так и не сумел найти достойную замену своей покойной жене, хотя до самой старости, лишившей его мужской силы, предавался любовным утехам.