Золотое побережье

Робинсон Ким Стэнли

– Что это еще такое? Мы же работали над программой целый год, угрохали на нее миллионов, наверное, двадцать, и контракт почти у нас в руках!

– Знаю, Мак, – устало кивает Лемон. – Все я знаю. Ты садись, пожалуйста.

Он садится сам, на край стола. Макферсон остается стоять.

– Мы не можем позволить себе роскоши победить в этой драке.

– Что?

– Так считает Херефорд. Думаю, он прав, хотя мне лично все это не нравится. Ты слышал, Мак, такое выражение «пиррова победа»?

– Слышал.

– Мне начинает казаться, – тяжело вздыхает Лемон, – что в наши дни все победы – пирровы.

Затем он берет себя в руки, пристально смотрит на Макферсона:

– Дело

обстоит следующим образом. Что будет, если мы победим – то есть вынудим военно-воздушные силы отменить результаты того конкурса и выиграем повторный? Мы, конечно же, получим контракт по «Осе», но одновременно поставим ВВС в самое дурацкое положение, на глазах у всей промышленности, у всей страны. И если мы такое сделаем, «Оса» будет последней нашей аэрокосмической программой. Военные нам этого не забудут, они сделают все от них зависящее, чтобы пустить нас по миру. Они и так держат нас за яйца в связи с неудачами «Шаровой молнии». Достаточно бы и этого, но ведь кроме того нам не видать больше никаких черных и сверхчерных программ, нас не будут упреждать заранее о планируемых ЗНП, при сравнимой равноценности предложений выбор всегда будет падать не на нас, а на конкурентов, оценки НВС обязательно будут превышать нашу сметную стоимость. Господи, да они могут сделать с нами буквально все, что пожелают! Ведь это – покупательский рынок! На космические оборонные системы есть только один покупатель – военно-воздушные силы Соединенных Штатов Америки. В их руках – абсолютная власть. – Лицо Лемона страдальчески морщится. – Ситуация отвратительная, но никуда от нее не денешься. Мы вынуждены вести себя сдержанно – отстаивать свои права, никогда не доводя дело до полной победы. И Херефорд, как это ни прискорбно, прав. Выиграть эту тяжбу – непозволительная для нас роскошь. Поэтому мы капитулируем и отказываемся от предложения юридической фирмы.

Макферсон практически не способен что-либо думать.

– А как же расследование в Конгрессе? – вспоминает он.

– Это уж они как хотят, но только без нас. Нам сейчас самое время завалиться на спину и подставить этим собакам незащищенную глотку.

Лемон встает, снова отходит к окну.

– Очень жаль, Мак, что все так получилось. И почему бы тебе не пойти сейчас домой? Отдохни хоть немного.

Странно, думает Макферсон, когда же это я успел встать? Он уже у самой двери, когда Лемон говорит, возможно – самому себе:

– Вот так и работает эта система.

Приемная. Коридор. Лифт. Во рту Макферсона противный вкус, словно после блевотины, хотя прямой, физической тошноты он и не испытывает. Его тело реагирует на поражение горечью в горле. Интересно, по-видимому, «горечь поражения», «горечь утраты» – совсем не метафоры, а прямая передача чувственного опыта. Макферсон снова в своем кабинете. Вся работа, проводившаяся здесь, проводившаяся точно, эффективно, такая на первый взгляд настоящая, оказалась фальшивкой, обманом. Ее вполне мог заменить какой-нибудь видеосценарий, результат был бы один и тот же. А если разобраться, думает он, то и вся конструкторская работа – нечто эфемерное. Реальна только борьба за власть неких личностей из Вашингтона, ожесточенные схватки, основанные на чьих-то прихотях, личных амбициях, зависти. И эти схватки лишают реальности весь остальной мир. Вот эти стены, они могли бы с тем же успехом быть картонными, компьютеры – пустыми пластиковыми коробками. Ведь все это – декорации, на которых разыгрываются нешуточные сражения главных звезд этой видеопьесы. А он в этих сражениях – статист, его маленький эпизод уже снят, а затем сценарий переписали и эпизод этот выкинули. Выкинули всю его работу. Макферсон идет домой.

Глава 72

Примерно в то же самое время, когда Денниса вызвали в кабинет Лемона, Люси позвонила Джиму.

– Так ты будешь у нас сегодня вечером, как обещал? О Господи…

– Я что, говорил – сегодня?

– Я уже приготовила на троих. И ты говорил, что придешь, и мы не видели тебя чуть не месяц.

О-го-го. Знакомый тон; похоже, настроена решительно…

– Ладно, приду, – неохотно соглашается Джим,

– А ты ходил к дяде Тому? Тоже ведь обещал.

– Ой… Нет, мама. Совсем забыл.

Вот теперь она и вправду расстроена. Похоже, у родителей какие-то неприятности.

– Я не ходила на этой неделе из-за похорон, – голос Люси дрожит, почти срывается, – а ты не ходил на прошлой неделе, как обещал, и в результате почти три недели никто у него не был. Джим, а не мог бы ты съездить сегодня сперва туда, а потом – к нам, ты меня слышишь?

– Да-да, слышу! – Джиму совсем не хочется спорить с матерью, когда она в таком настроении, когда у нее такой голос. – Я еду, прямо сейчас. Прости, пожалуйста, что забыл.

– О таких вещах нельзя забывать.

– Понимаю я, понимаю. До вечера.

– Хорошо, приходи.

«Подыхай на здоровье» – одно из самых ненавистных для Джима мест, а в теперешнем его мрачном настроении – и подавно. Но никуда не денешься. Он со стуком захлопывает дверцу машины и идет в дежурную комнату дома для престарелых.

– Я к Тому Барнарду.

Записали и пропустили. В десятке шагов от комнаты дяди Тома Джима останавливает сестра:

– Вы пришли к Тому? – «И чего это она на меня так смотрит? Словно я украл что-нибудь». – Я очень рада, что хоть кто-нибудь к нему пришел. Последнее время Тому очень плохо.

– Как это?

И снова этот неприязненный взгляд.

– Ему трудно дышать, еще труднее, чем раньше. На прошлой неделе я уже думала, что он впадет в коматозное состояние.

– Коматозное? А почему тогда никто ничего не сообщил семье?

– Семью известили, – пожимает плечами сестра; ее взгляд ничуть не смягчается.

– Какого там черта – известили! Я – член семьи, а мне никто ничего не сообщал.

– Этим занимается дежурная по корпусу, – она снова пожимает плечами. – У вас ведь есть, вероятно, автоответчик?

– Да, есть. – Джим проходит мимо сестры, стучит в дверь Тома. Никакого ответа. Он мнется некоторое время в нерешительности, а затем входит.

Воздух спертый, застоявшийся. Да тут и здоровый человек задохнется. Простыни скомканы. Том лежит на спине, дышит он хрипло, с трудом. Кожа его приобрела мертвенно-серый оттенок, усыпанная веснушками лысина отсвечивает желтизной.

Голова остается неподвижной, но глаза медленно поворачиваются, упираются в Джима. Ни малейшего намека на узнавание; Джима охватывает холодный ужас, далеко превосходящий все переживания этой жуткой недели. Но затем Том моргает и слегка шевелится.

– А, Джим, привет. – Голос хриплый, с присвистом. – Подойди сюда. Помоги мне сесть.

– А нужно ли, дядя Том? Может, тебе лучше лежать? Отчаянный, почти оглушительный страх – а вдруг Том перенапряжется и вот так, сейчас прямо и умрет.

– Помоги мне сесть. Я еще не Q, ни в коем случае, все улики свидетельствуют об обратном. – Том пробует приподняться самостоятельно, из этого ничего не выходит. – Пожалуйста, помоги мне.

У Джима перехватывает дыхание, но он все-таки помогает Тому; теперь плечи старика опираются на подушку, а голова касается стенки.