Золотой берег
Шрифт:
— Зачем?
— Не знаю. Никогда не спрашивал.
— Понятно. — Я незаметно оглядел Белларозу. Сегодня он надел практически такой же костюм, как и в прошлый раз, но другого цвета — пиджак теперь был серым, а брюки голубоватого цвета. Ботинки черные, свитер белый. Но что меня поразило, так это то, что из-под пиджака виднелась портупея.
Он поднял на меня глаза и спросил:
— К вам на участок никогда не забредали странные личности?
Я закашлялся.
— Был один такой случай. Ничего серьезного. А почему вы спрашиваете?
— К нам забрел вчера утром какой-то мужик. До смерти перепугал мою жену.
— Люди иногда любят прогуливаться по чужим участкам. Бывает так, что ребятишки балуются по ночам.
— Это был не ребенок. Белый мужчина, лет пятидесяти на вид. Похож на пациента, сбежавшего из психушки.
— Да? Он каким-то образом напугал вашу жену?
— Да. Он рычал на нее, как собака.
— О, Боже. Вы вызвали полицию?
— Нет. За ним погнались мои садовники с собаками. Он убежал на вашу территорию. Я хотел позвонить, но не нашел вашего телефона в справочнике.
— Спасибо, что предупредили. Буду начеку.
— Не за что. Теперь моя жена хочет обратно в Бруклин. Может быть, вам удастся убедить ее, что здесь вполне безопасное место.
— Я позвоню ей.
— Звоните. Или заходите в гости.
— Спасибо. — Я вытянулся в кресле и уставился на потрескивающие поленья. «Пятьдесят лет». Вероятно, у нее плохое зрение.
Ветер за окном подул сильнее, дождевые капли с силой колотили по стеклу. Мы сидели молча, по крайней мере, один из нас ломал себе голову о причине столь неожиданного визита. Наконец мистер Беллароза нарушил молчание:
— Так вы уже посадили рассаду в землю?
— Нет еще. Но я уже попробовал ваш салат.
— Да? Понравилось?
— Очень. Надеюсь, мы получили от вас и эту рассаду?
— Да. Там все помечено. Там есть салат, есть базилик, есть зеленый перец, есть баклажаны.
— А оливок там нет?
Он засмеялся.
— Нет. Оливки растут на деревьях, которые выращивают веками. Здесь они не произрастают. Вы любите оливки?
— Да, с мартини.
— Правда? Я здесь буду выращивать инжир. Купил пять саженцев красного и пять саженцев зеленого инжира. Но в здешнем климате надо обязательно закрывать деревья на зиму. Их полагается оборачивать специальной бумагой и присыпать листьями, тогда они не замерзнут.
— В самом деле? Садоводство — это ваше хобби?
— Хобби? У меня нет хобби. Все, что я делаю, я делаю всерьез.
Я в этом не сомневался. Я допил свой кофе и бросил стаканчик в огонь.
— Итак…
— Жаль, что вас вчера не было с нами. Очень много потеряли. Интересные люди, полно вкусной еды и питья, — посетовал Беллароза.
— К сожалению, мы никак не смогли выбраться. Как голова ягненка?
Он снова рассмеялся.
— Это еда для стариков. Если на столе нет этого блюда, старики начинают думать, что ты совсем заделался американцем. — Он задумался, потом добавил: — Знаете, когда я был ребенком, я совсем не ел кальмаров, осьминогов — всю эту нечисть. А теперь ем — и ничего.
— Но до головы ягненка дело еще не дошло?
— Нет. Не могу, хоть режьте. Господи, они вытаскивают ему глаза, отрезают язык, отъедают нос, потом едят мозги. Брр. Вот бараньи ребрышки — это другое дело. А вы здесь что едите на Пасху?
— Молодого барашка. Без головы, но зато в мятном соусе.
— Вы знаете, что я заметил? В этой стране чем старше становится человек, тем больше его тянет к обычаям своей родины. Я сам это вижу на примере моих племянников, моих детей. Поначалу они терпеть не могут ничего итальянского, потом, постепенно, им хочется все больше следовать родным традициям и все такое. То же самое с ирландцами, поляками, евреями. Вы обращали внимание?
Никогда не замечал, чтобы Эдвард и Каролин танцевали вокруг майского шеста или ели копченую селедку. Но у некоторых наций возврат к старым традициям действительно наблюдается. Ничего не имею против, лишь бы при этом не совершалось человеческих жертвоприношений.
— Я хочу сказать, — продолжал Беллароза, — что людям свойственно стремиться к истокам. Возможно, в американской культуре они не находят того, что им нужно.
Я посмотрел на Белларозу с интересом. Я, конечно, не считал его полным идиотом, но уж, во всяком случае, не ожидал услышать от него таких слов, как «американская культура».
— У вас есть дети? — спросил я.
— Да, конечно. Трое. Все мальчики. Боже их благослови, они здоровы и довольны жизнью. Старший, Фрэнки, женат, он живет в Джерси. Томми учится в колледже в Корнелле. Изучает гостиничный бизнес. Я уже присмотрел ему гостиницу в Атлантик-Сити, он будет там управляющим. Тони в интернате. Это школа Ла Саль, та, в которую я сам когда-то ходил. Там учились все мои сыновья. Вы знаете этот интернат?
— Да, знаю. — Интернат военной академии Ла Саль — это католическое учебное заведение, расположенное на южном берегу Лонг-Айленда в Оакдейле. У некоторых моих друзей-католиков учились там дети, сам я когда-то побывал там по делам одного благотворительного фонда. Интернат находится на территории бывшего имения, оно в свое время принадлежало клану Зингеров, тех, которые производят швейные машинки. — Очень хорошая школа, — сказал я.
Беллароза улыбнулся. Не без гордости, как мне показалось.
— Да уж. Меня там выучили на совесть. Там ерундой не занимаются. Вы читали Макиавелли? Его «Князя»?
— Да. Читал.
— Я могу цитировать его целыми страницами.
«И, — подумал я, — могли бы написать к нему продолжение». До меня доходили слухи, и теперь они подтвердились, что в эту школу попадают дети из вполне определенных семей, таких, как у мистера Белларозы. Выпускники Ла Саль занимали достаточно высокие посты в некоторых латиноамериканских странах, можно вспомнить того же генерала Сомосу, бывшего диктатора Никарагуа. Из этой же школы вышел ряд политиков, юристов, военных, деятелей церкви, которые прославились на своем поприще. Интересная школа, что-то вроде католического варианта престижной протестантской школы Восточного побережья. Что-то вроде.
— А глава администрации Белого дома Джон Сунуну случайно не ваш выпускник? — поинтересовался я.
— Да. Я его знал. Он был выпускником 1957 года. А я закончил в 1958-м. Я был знаком также с Питером О'Мэлли. Вы его знаете?
— Президент компании «Доджерс»?
— Да. Ну и школа у нас была! Эти братья-христиане из кого угодно могли вытрясти душу. Сейчас там, наверное, порядки помягче. Распустились. Как и везде. А тогда они меня так встряхнули, что я до сих пор не забыл.
— Наверное, вам это пошло на пользу, — произнес я. — Возможно, и вы когда-нибудь станете богатым и знаменитым.