Золотой иероглиф

Оксане — с любовью и благодарностью

Не стоит кривить душой, говоря, что точно так все и было. С другой стороны, если описывать произошедшие события точно так, как это случилось в действительности — значит нагонять на читателя скуку, а поступать подобным образом, вполне понятно, я не имею абсолютно никакого права.

Пожалуй, с этим бы согласился приезжавший в Новосибирск из Саппоро по линии одной из организаций породненных городов молодой поэт-любитель Дзюэмон Котомура, по профессии — железнодорожник. Однажды он рассказал мне несколько интересных историй о тех современных японцах, в которых даже в третьем тысячелетии живет неистребимый

Не берусь судить, понял ли я досконально сущность этого духа (да и понять, как известно — значит упростить!), к тому же и сам Котомура проявляет к культуре и истории России едва ли не больший интерес, чем к культуре и истории собственной страны, а многое я воспринял именно с его слов. Во всяком случае, нашу литературу Дзюэмон знает очень хорошо; он любит цитировать поэтов «Серебряного века», далеко не со всем творчеством которых знаком я (особенно, как я заметил, Котомуре нравится Велимир Хлебников, и его он называет «самым японским из всех русских поэтов»). Но это я так, к слову.

И все же, будучи человеком из той страны, где к наследию веков относятся бережнее, чем едва ли не в любом другом государстве мира, Котомура является патриотом в лучшем смысле этого слова. Один из главных героев романа, Сэйго Такэути, во многом «списан» именно с Дзюэмона, которому также присущи определенный авантюризм в решениях, серьезное отношение к даваемому слову и зачастую малопонятный юмор.

Кстати. Разумеется, Такэути должен говорить по-русски не так складно, как это получается у него в беседах с Андреем Маскаевым и другими героями книги. Эта, пожалуй, одна из немногих неточностей, на которое, может быть, читатели посмотрят сквозь пальцы. Потом, оформление документов для выезда за границу в реальной жизни, как правило, происходит куда сложнее и дольше, чем в романе. Наконец, клана под названием «Акатацу» в японской мафии нет и никогда не было, как и не существовал в действительности и пилот-смертник Кивата Дзётиин.

Зато многое из того, что неазиатам часто кажется безнадежно устаревшим, косным и даже попросту нелепым, происходило и происходит сейчас в действительности. Думаю, не зря обычный гражданин страны Восходящего Солнца Дзюэмон Котомура говорит, что Япония — это страна, в которой ничто не умирает и не исчезает.

Что есть презентации — благословение, или же сущее проклятие нашего времени? Об этом я лениво раздумывал, когда приходил в себя после пирушки, устроенной в центре муниципальном культурном центре «Хоккайдо-Сибирь»… Или наоборот, «Сибирь-Хоккайдо», если я, конечно, не ошибаюсь. Приходил я в себя отнюдь не дома, а, черт возьми, в квартире, по супружеской терминологии, посторонней женщины. Само по себе это, конечно, было не так уж и плохо, учитывая тот момент, что Танька все еще находилась в командировке, но вот голова трещала, будто я выпил вчера не меньше литра неочищенного самогона.

Нет, конечно, я выпил, но относительно немного; да и повод был, что называется, лучше не придумать — Игорь Сорокин, мой компаньон, генеральный директор общества с конкретно ограниченной ответственностью, наконец-то добился для нашей фирмы статуса совместного предприятия… Не так-то просто было все это устроить, но Игорь молодец. Правильно он сделал, ничего, что теперь три четверти основных фондов будут принадлежать этому японцу, зато стабильность и надежность Игорь нам обеспечил… Но и горазды же эти азиаты русскую водочку кушать! Правда, не все. Годзи, ихний босс, по-моему, даже к рюмочке ни разу не приложился. Зато другие двое, как и сам представитель фирмы «Токида» в Новосибирске, как его… Сэйго Такэути, называвший себя русофилом и неплохо говоривший по-русски, глушили родимую не хуже, чем мы…

Пожалуй, оно все ничего, и не первая презентация с выпивкой случилась в моей жизни, надо надеяться, и не последняя, вот только то, что я отправился после нее не домой, стало, наверное, ошибкой. Но, принимая во внимание отсутствие Татьяны, вполне закономерной. И вообще — горбатого, надо полагать, действительно лишь могила способна исправить, да и то сомнительно. По крайней мере, проверять, насколько эта пословица верна, мне пока что не хочется.

Идти поутру домой, ожидая неминуемого и все же довольно привычного скандала, а по появлении пред очи пусть неформальной, но практической супруги выслушивать соответствующую случаю тираду — дело одно. Заведомо знать, что Татьяна появится не раньше завтрашнего вечера и потому идти спокойно, не испытывая угрызений совести — другое. Но когда подходишь к незапертой двери квартиры и обнаруживаешь следы приехавшей раньше времени супруги — это уже нечто совершенно особенное.

…Мое вынужденное знакомство с отдельными представителями милиции поневоле научило некоторым тонкостям поведения в подобных обстоятельствах. Заметив, что между дверью и косяком имеется неширокая щель, я не стал хвататься за ручку и врываться внутрь, а всего лишь аккуратно, через носовой платок (который надо было немедленно выбросить, поскольку пятна губной помады на нем как нельзя лучше уличали меня в прелюбодеянии), взялся за краешек дерматиновой обивки, чуть выступающий за габариты двери, и потянул на себя. Одного взгляда оказалось достаточно: посреди прихожей валялась одна из двух сумок — та, что поменьше, с которой Татьяна поехала в тот город, откуда мы не так давно были вынуждены слинять… Отсюда частично просматривалось все простое убранство кухни и единственной комнаты нашей квартиры, чистоту и порядок в которых ценой неимоверных усилий поддерживала моя «гражданская супруга». Но то, что я увидел сейчас, заставило подумать о справедливости закона неубывания энтропии — замкнутая система всегда стремится к хаосу. Проще говоря, состояние внутренней обстановки вызвало невольную о том, что во время моего отсутствия в доме устроила оргию ватага шимпанзе.

Я три раза крикнул «Таня!», ощущая похмельную боль в затылке. Тишина.

Новости, однако… Я взглянул на часы. Без четверти восемь. Пятница. Не тринадцатое, но денек явно еще тот… Зазвонил телефон. Дудки! Еще не хватало входить сейчас внутрь.

Но надо позвонить куда следует. Мобильник я себе не завел, хорошо понимая, что для женатого (пусть даже граждански) человека — это средство не связи, а привязи.

Соседи, живущие по обе стороны от нашей квартиры, уже убежали вкалывать на свои заводы, да и вообще — домашних телефонов у них пока нет… Вот разве что за четвертой из выходящих на площадку дверей кто-то сейчас находится…

Мне не очень хотелось звонить в эту квартиру: там жила полусумасшедшая дамочка лет тридцати пяти с такой же, как она, дочкой, зачатой явно после хорошей пирушки. Эта тетенька постоянно таскалась к моей жене, беря «на часок» то мясорубку, то шило, то еще какую-нибудь дребедень, которую потом не приносила обратно, и Танька, когда нужная вещь срочно требовалась в доме, посылала меня за ней к соседке. Та страшно радовалась моим визитам, но искала взятые вещи очень долго; то вставала на табурет, то нагибалась, заглядывая под стол, а ношеный халат застегивала лишь на среднюю пуговицу, и потому я волей-неволей обращал внимание на ее отвислую грудь и кривоватые ноги, чем соседка постоянно пыталась меня соблазнить. Если добавить к этому почти постоянный перегар, от которого можно было окосеть, находясь в сотне метров от нее, то ничего удивительного, что эти попытки всегда оказывались более чем тщетными. На подобное создание я мог бы залезть лишь после полугодового воздержания и принятых внутрь граммов шестисот-семисот.

Она оказалась дома, одетая, как всегда, в застиранный халат с минимальным количеством пуговиц. Перегара на этот раз я не ощутил. Мы поздоровались: я, соблюдая деловитость, она, как всегда, кокетливо.

— Позвонить можно? — осведомился я. — Не могу в квартиру попасть.

— Конечно, — откликнулась соседка (черт, как же ее звать-то?) и пригласила пройти.

— Здрасьте, дядя Андрей, — промяукала ее бедолага-дочь.

— Привет-привет, — рассеянно отозвался я.

— А я слышала, как к вам сегодня ночью приходили, — вдруг сказала девочка. Я насторожился.