Золотой Лис
Шрифт:
— Спасу? — хлюпнула носом Птахх. — Как рыбок?
— Спасёшь, — припечатала Лиса. Ну, соврала, да. А и наплевать, гниль от вранья вырасти всё равно уже не успеет. Лиса просто не доживёт. Никто её спасать, конечно, не почешется, очень надо! Что Птичка — ребёнок, поймут молниеносно. Отправят девочку к маме — и на том спасибо. А что там ребёнок лепечет про какую-то райю, которая где-то там валяется, никто, конечно, слушать не будет. Лиса достаточно хорошо представляла себе маму Птички по Птичкиным же рассказам, чтобы иметь основания для таких умозаключений. А Дети Жнеца — они, конечно, спасатели, но, в основном, во время эпидемий. А ради одного больного человека, в лесу, то есть, не представляющего из себя угрозы массового заражения… Маловероятно. — Ты придёшь,
Птичка жалобно хлюпала носом, но повторяла. Мозг, выхолощенный прикосновением Тени, впитывал всё, как губка. Птичка запоминала всё слёту, с первого раза.
Разносилась по осеннему лесу разудалая песня. Исполнялась на два голоса, «а капелла». Один голос довольно низкий, хрипловатый и запыхавшийся. Другой — явно не человеческий, звонкостью и чистотой тембра больше похожий на птичью трель.
Сидит гоблин на горе Страховидно! Куча мусора в норе — Как не стыдно!Плюх.
— …ь! За… эти камни…е! Упс…
— Райя! Ой, вставай, райя! Больно? Да? Ох!
— Не, ничего, нога по камню соскользнула, — запыхтел хриплый. — Верша, верша-то наша цела? Ага, ну и ладно, а то не хочется опять сидеть-плести. Давай дальше!
Кормит гоблин комаров Страховидно! Потому что без штанов Как не стыдно!Когда солнце стало переваливать к закату, Лиса начала присматривать место для ночёвки. Такой удобной вымоины, как накануне, найти не удалось, зато нашлись два больших камня, стоящие рядом и немного нависающие. Подойдёт, решила Лиса. Пара обломков стволов нашлась тут же, на берегу. Видимо, бывшие топляки, вынесенные паводком на берег, серые, без коры, прожаренные солнцем до звона, они должны были хорошо гореть. Один, правда, застрял между камней, и пришлось попотеть, чтобы его оттуда выцарапать. Потом Лиса отправила Птичку собирать хворост, а сама пошла наверх резать лапник. Так проще, чем объяснять эльфу, что ёлочка не погибнет от того, что у неё срежут четыре нижние ветки, а вот эльф может простыть, если поспит на голой земле. Это там, на жарком юге, Перворождённые могут себе позволить спать под кустом, а здесь, на севере — фигушки. Так они здесь и не живут. Да и там, судя по рассказам, не под кустиком ночуют.
Костёр Птичка разжигала сама под надзором Лисы. Получилось с третьего раза. Лиса Птичку нахвалила, та даже смутилась, но и нос задрала. И рыбу подманивать взялась уже без вздохов. Ну, жалко их, да, но… уж больно они вкусные! Белых грибов на этот раз не нашли, а остальные, в изобилии росшие вокруг, Лиса опасалась есть после приготовления таким варварским способом. Поэтому приманенных щук было шесть, но одну отпустили — мелкая, щурёнок ещё, пусть живёт. Зато одна здоровенная попалась, Птичка даже испугалась, какие у неё оказались зубы, и даже жалко её не было — сразу видно, тварь злобная, хищная и беспринципная. Её и съели первой.
Пока шли, Лиса падала несчётное количество раз, из них два раза в воду. За день она так и не высохла и долго досушивалась у костра. И так и не досушилась. Ночь прошла для неё безобразно. Она мёрзла в волглых тряпках, ныли ноги, ушибы и ссадины — всё, кроме ожогов. Долго не могла заснуть, а когда всё-таки заснула — приснилась какая-то совсем уж дрянь, и вспомнить-то противно.
Утром Лиса еле встала. Скулило всё, каждая мышца — кроме ожогов, голова кружилась, подташнивало. Жар, поняла Лиса. Она с трудом запихала в себя одну рыбину — надо. Две скормила Птичке. И они пошли. В этот день Лиса уже не пела. Ещё чаще оступалась на камнях, падала. Высказывала, всё, что думает по этому поводу, потом спохватывалась — Птичка же слышит, и замолкала, но сказанного не воротишь.
— Детка, ты не слушай, что я, когда падаю, говорю. Это я ругаюсь, очень злобно, тебе не надо такие слова знать, — наскоро провела она воспитательную работу. И получила закономерный результат:
— А какие надо? Я же тоже злая… иногда… — бесхитростно спросила Птичка, чем и повергла Лису в изрядную задумчивость.
— Ну-у… Можно сказать: «ах, какая досада!»
— Ах, какая досада! Какая… досада… — попробовала Птичка и решительно замотала головой: — Нет, райя, это не то совсем! Вот ты как скажешь — сразу так… чувствуется… Хоть и непонятно…
— Ай, ладно. Знаешь, оно само как-то находится, что сказать. Проехали. Но лучше не повторяй. А сейчас лучше скажи-ка мне ещё раз, что ты делать будешь.
— Я скажу: «Я Зайе Птахх на-райе Рио. Дайте мне, пожалуйста, печать к Детям Жнеца!» — чётко отбарабанила Птичка. Она уже смирилась с тем, что скоро окажется одна, и ей даже этого хотелось. Хотелось спасти райю и стать… героем! Герой — это тот, кто всех спасает! Она сможет! Сможет, сможет, Лисе удалось её в этом убедить.
— Молодец! Только это уже потом. А сначала?
— А-а… Если деревня — попрошу проводить к старосте, а если город — в магистрат. Я помню, райя!
День тянулся… тянулся… Они шли… шли… И вышли к болоту. Лиса чуть не завыла от разочарования, но потом сообразила: нет, это просто поворот реки. Теперь другой берег был высоким, а на их берегу впадина. Просто надо обойти. Идти напрямик через болото Лиса не рискнула — как бы возвращаться не пришлось. Пошли краем. И оказалось, что поступили правильно: к ручью вышли неожиданно, настолько резкий был поворот русла. Берег опять поднялся, поверху тянулись колючие заросли малины и ежевики, к сожалению, уже без ягод. Осень. Вот, если бы летом… Спустились к воде. Здесь ожидала небольшая радость. Камни кончились, вдоль воды лежала довольно ровная полоса глины и песка. Идти стало легче, но Лисе становилось всё хуже, перед глазами всё плыло, голова кружилась всё сильнее. И с ночёвкой им не повезло. Ни камней, ни пещерки в берегу. И никакого лапника. По берегу рос начинающий желтеть лиственный лес. И ни одной ёлки в пределах видимости. Они прошли ещё немножко… и ещё немножко… бесполезно.
— Встанем здесь, — решила Лиса, останавливаясь у подножия трёх стволов ольхи, росших из одного корня. Вместо лапника безжалостно нарубила мечом подроста. Выкладывалась, не думая о последствиях. Какие там последствия! Это было всё, она прекрасно это осознавала.
— Птичка, девочка моя. Послушай внимательно, что я тебе скажу. Если я завтра не встану — не пытайся меня разбудить. Поешь и иди, поняла? Ты дойдёшь, ты молодец, ты всё уже умеешь! Рыбу поймала? Поймала. Костёр развела? Развела. И не забудь нарубить подстилку на ночь, а то тоже заболеешь и не сумеешь меня спасти. Поняла? — Птичка кивала. Она помнит, райя ей уже столько раз всё повторяла! — Пояс возьмёшь с собой, плащ тоже не оставляй, ты без него замёрзнешь. Смотри внимательно на берега. Если от берега отходит хорошая тропа — проверь, есть ли следы колёс или обуви. Если нету — это звериный водопой, не ходи по ней. Когда найдёшь жильё, не забудь завязки с ног снять, и хоть чуть-чуть себя в порядок привести, а то не поверят же, что ты дочь на-райе! Всё запомнила? Повтори!
Спать Птичке было очень тепло. Её райя была очень горячая. И утром не встала, как и говорила. Птичка собрала свою часть подстилки и завалила райю ветками — сама придумала! Так теплее! И ещё нарезала, и поверху уложила, чтобы стекало, если дождь пойдёт. И ольху попросила с райей силой поделиться — по чуть-чуть от каждой, они бы и не заметили. Но деревья были дикие, несговорчивые, и Птичке, скрепя сердце, пришлось им приказать. Тут, они, конечно, испугались и послушались, но им теперь будет плохо. Но райю жальче, чем эти упрямые деревья. Райя хорошая, а деревья эти совсем незнакомые. Одну рыбку Птичка оставила райе — вдруг проснётся, две съела, и побежала вдоль ручья, распевая бесконечную песенку о глупом гоблине, которой её научила её райя: