Золотой треугольник
Шрифт:
Пагода на краю Азии
Где расположен Мэсалонг?
Я сидел на холме на ступенях храма Дои Сутхеп и глядел на расположенный внизу город. Туман обволакивал долину. Автомобили, торговые дома, телеграфные столбы и люди на улицах — все исчезало в дымке, лишь тонкие трамвайные колеи поблескивали в редких солнечных лучах.
Меня обуревали беспорядочные мысли. Время шло, до похорон оставалось всего три дня, но сейчас я думал не о наркотиках — мне необходимо было хоть немного отдохнуть, отвлечься от мыслей
Самый высокий по местоположению храм в Таиланде стоит на границе двух миров. Этот золотой островок расположился посреди долины, здесь такие прохладные ночи, что привыкшие к тропической жаре монахи дрожат от холода. Большинство из них не выдерживают в монастыре для паломников больше нескольких недель. Исполнив свой долг, они торопятся покинуть край искрящейся утренней росы и спускаются вниз, во влажную духоту. Пагода, блестящая и нарядная, мало чем отличается от подобных же пагод внизу. Своими яркими красками, медью, латунью, позолотой она как бы пытается затмить блеск солнца.
Под золотой центральной ступой колыхалась бахрома золотых зонтов. Золотой храм увенчан золотой же многоступенчатой крышей; окружает его золотая решетка с золотыми вратами. Путников приветствуют чеканные золотые богини с молитвенно сложенными ладонями, стоящие на золотых столбах. На головах богинь золотые шлемы с золотыми украшениями наподобие остроконечных немецких касок. На мой вкус — слишком много золота.
На краю бесконечных голых склонов это столь понятное человеческое стремление поразить ближнего казалось безрассудным и даже чуточку смешным. Форма приходила в противоречие с содержанием, помпезность заглушала изначальную чистоту идеи.
Принц Гаутама покинул жену, сына, свои владения и стал отшельником. Шесть долгих лет питался он кореньями, семенами и дикими плодами. Власяница, наброшенная на плечи, раздирала его кожу, камень заменял ему мягкую постель. Шесть недель усиленно размышлял он и понял бесплодность умерщвления и терзания плоти и наконец обрел спокойствие духа. И стал Просветленным, стал Буддой. Аскетическая жизнь в самоотречении и простоте, научившая его мудрости, стала одним из краеугольных камней его учения.
У буддийских монахов нет ничего, кроме их одежды, миски для сбора милостыни да нескольких личных мелочей. Никогда не вызывали они негодования окружающих, преступая заповедь бедности, никогда не предавались кутежам и роскоши. Монах — самый уважаемый член общества. Он выше правителя. Это высокое положение хоть раз в жизни занимает в Таиланде или Бирме каждый мужчина. Любой мальчишка знает, что проведет несколько недель, месяцев, а возможно, и лет в монастыре, где его научат не только читать и писать, но и покорности и смирению перед судьбой.
И все же в пагодах, возведенных для прославления мудрости и воздержания, сияет больше золота и драгоценных камней, чем в витринах всех ювелирных магазинов Нью-Йорка. В долине от их богатства нас не коробит — оно принадлежит не отдельным лицам и даже не самой церкви, а всем. Количество накопленных сокровищ нельзя даже определить: десятки поколений вкладывали в этот ослепительный блеск пот и труд.
Разве трудно отказаться от части имущества, которое все равно так же недолговечно, как жизнь каждого из нас? Только пустой человек позволяет алчности, плодящей беспокойство и зависть, ослепить себя. А потому и ныне средняя земледельческая семья отдает на расходы, связанные с религией, четверть своих денежных средств.
Буддийская вера радостна и терпима. Она не ждет, что кто-то послушается всех ее указаний. Каждый сам может выбрать путь к совершенству и спасению. От нынешнего выбора зависит будущая жизнь. Дары храму и еда, отдаваемая монахам, преумножают число добрых деяний, свершенных на земном пути, и повышают — в особенности для женщин — шансы на вознаграждение в будущих жизнях.
Сотни пагод естественно вписываются в пейзаж долины. Они высятся на холмах и доминируют в городах; в сущности, нет ни одной деревни, где бы не было пагоды. Каждый буддист мечтает что-либо построить при жизни: если у него мало денег — хотя бы площадку или навес, дающий тень верующим. Самый бедный пожертвует хоть крупицу золота, хоть самую крошечную золотую пластинку.
Щедрость верующих, их полная отрешенность от земных благ не поддаются европейскому пониманию. В одном только бирманском городе Паган, уничтоженном в 1287 году, существовало более тринадцати тысяч пагод. Развалины свыше пяти тысяч пагод сохранились до наших дней. Огромные средства, вложенные в строительство храмов, требовали и от правителей, и от подданных больших усилий и времени и привели к падению государства, не выдержавшего нашествия монголов. Таково же происхождение и кампучийского Ангкора — пожалуй, самого прекрасного в мире мертвого города.
Целые поколения заботились о храмах с большим усердием, чем о мостах, городских стенах или крепостях. Жилища человека, даже дворцы правителей, строились из дерева и бамбука, и время разрушило их, а храмы, возведенные из камня, стоят и по сей день.
Впрочем, и храм Дои Сутхеп не нов, он возник еще в XVI столетии. Более четырехсот лет сменялись в нем монахи из долины, не преуспев в своем стремлении продвинуть границы буддизма хоть на метр выше, в горы, заросшие лесом и заселенные дикими горцами.
«Этой пагодой кончается Юго-Восточная Азия», — подумал я невольно; ощущение было настолько явственным, что казалось, протяни руку — и прикоснешься к границе, разделяющей растительный мир, животных и людей. Внизу лежат плодородные, прогретые солнцем долины, где возникали и распадались государства, сталкивались армии, поднимались, а потом горели города, где крестьяне учились воздвигать плотины, борясь с наводнениями и засухой, учились прокладывать каналы, где бесчисленные поколения каменотесов создавали из камня статуи танцовщиц, богов и мифологических львов.