Золотой век Испанской империи

Томас Хью

Эти двенадцать человек босиком продвигались к Мехико-Теночтитлану. Кортес, впрочем, приказал, чтобы перед ними расчищали дорогу и строили им укрытия повсюду, где бы они ни захотели отдохнуть. Однако путешествие все равно было трудным, поскольку погода стояла жаркая, на пути постоянно попадались ущелья или горные потоки, а москиты и змеи набрасывались на путников с неослабевающей яростью. Вначале францисканцы пришли в Тласкалу, и лишь потом, в середине июня, Кортес принял их в Мехико-Теночтитлане, встретив их на коленях – жест, весьма впечатливший старых мешикских правителей, таких как Куаутемок, которые были свидетелями этой встречи. Прибыв, двенадцать монахов естественным образом присоединились к трем другим францисканцам, уже бывшим в столице.

Вскоре после этого они устроили общее собрание, на котором присутствовали все пятнадцать францисканцев, – вероятно, в то время больше не нашлось бы во всей Новой Испании. Они согласились, что начнут строить четыре обители (в Мехико, Тескоко, Тласкале и Уэхоцинго), для чего получат необходимую

финансовую поддержку у капитан-генерала. При каждой будут жить четыре монаха, и каждая станет распространять учение и обращать в христианство туземцев на обширной территории {140} . Эти монахи уже имели формальную беседу с мешикскими жрецами, надеясь обратить их в христианство. Те отвечали им: «Разве недостаточно того, что мы потеряли? Того, что мы потеряли сам наш образ жизни? Того, что мы были уничтожены? Делайте с нами все, что вам угодно. Таков наш ответ, о наши владыки, – это всё, что мы можем ответить на ваши слова!» {141}

140

Мехико будет некоторое время контролировать Толуку, Мичоакан, Хилотепек и Тула; Тескоко иметь власть над Отумбой, Тепеапулько и Тулансинго; Тласкала – контролировать Сакатлан, Халапу и Веракрус; Уэхоцинго – Чолулу, Тепеаку, Текамачалько, Тихуакан, Уакечулу и Чьетлу. Последним именем теперь называется старейшее религиозное здание в Северной и Южной Америке.

141

Coloquios, qu. in my Conquest of Mexico, 587.

Единственными доступными ныне текстами, дающими представление о том, как выглядели эти первые наставления, являются проповеди, которые читали францисканцы, а также несколько бесед, записанных фраем Бернардино де Саагуном в его «Флорентийском кодексе» {142} . Собственно катехизис до нас не дошел, но предваряющие его рассуждения представляют интерес. Монахи говорили мешикским жрецам:

«Не верьте, будто мы боги. Не бойтесь: мы такие же люди, как вы. Мы всего лишь посланники великого владыки, называемого Святейшим Отцом, который является духовным предводителем всего мира и которого переполняют скорбь и страдание при виде состояния, в каком находятся ваши души. Души, которые Он поручил нам отыскать и спасти. Это является и нашим сокровеннейшим желанием, и по этой причине мы принесли вам книгу Святого Писания, где содержится слово единственно истинного Бога, Господа Небес, которого вы никогда не знали. Вот почему мы здесь. Мы не ищем золота, серебра или драгоценных камней. Все, что нам нужно – это ваше благополучие.

142

Саагун был великим историком и антропологом старой Мексики.

Вы же, со своей стороны, говорите, что у вас уже есть бог, поклоняться которому вас научили ваши предки и ваши короли, – не так ли? У вас есть множество богов, каждый из которых имеет свое назначение. И вы сами же признаете, что эти боги вам изменили. Вы оскорбляете их, когда вы несчастливы, обзывая их шлюхами и глупцами. А они, во время жертвоприношения, требуют от вас не чего-либо иного, но вашу кровь и ваши сердца. Эти изображения [жертвоприношений] внушают отвращение. И напротив, истинный и всеобщий Бог, Господь наш Создатель и податель существования и жизни… имеет характер, разнящийся от ваших богов. Он не изменяет. Он не лжет. Он никого не ненавидит. Он никого не презирает. В Нем нет никакого зла. На все дурное он глядит с величайшим ужасом, запрещает и предотвращает его, ибо Он бесконечно благ. Он есть глубочайший источник всего блага в мире. Он есть сама сущность любви, сострадания и милости… Будучи Богом, Он не имеет ни начала, ни конца, ибо Он вечен. Он создал небо и землю, а также ад. Он создал для нас всех людей на земле, а также всех дьяволов, которых вы почитаете богами. Истинный Бог существует повсюду. Он видит всё, знает всё. Он достоин всяческого преклонения. Подобно человеку, Он пребывает в Своем царственном дворце; здесь же, на земле, у Него есть Его королевство, начало которому положено Им от начала времен. И вот теперь Он хочет, чтобы вы вошли в него…»

В ответ мешики говорили, что кажется несправедливым призывать их отказаться от церемоний и обрядов, которые их предки восхваляли и считали благими. Они узнали еще недостаточно, чтобы обсуждать предложения францисканцев, но хотели бы собрать вместе своих жрецов и обсудить с ними эти предметы.

Однако когда это было выполнено, их жрецы «были чрезвычайно обеспокоены и почувствовали великую печаль и страх, и не давали ответа». На следующий день мешики вернулись, и их предводители объявили, что они очень удивлены, слыша, что францисканцы не считают мешикских богов богами, поскольку их предки всегда считали их за таковых, и поклонялись им как таковым, и научили своих потомков почитать их при помощи жертвоприношений и церемоний. Не глупо ли отвергать древний закон, установленный еще первыми

поселенцами, обитавшими в этих местах? Они считали, что будет невозможно убедить стариков отказаться от своих старых обычаев. Они угрожали своим властителям гневом богов и сулили народное восстание, если людям скажут, что их боги на самом деле не боги. Они повторяли снова и снова, что признание поражения само по себе достаточно тяжело для них и что они предпочтут умереть, чем отказаться от своих богов {143} .

143

Ricard, 49, 50.

В 1525 году Цинтла, правитель-Кальцонцин из Цинцунцана, попросил фрая Мартина де Валенсия прислать ему нескольких монахов. Тот так и поступил, направив к нему фрая Мартина де Корунью с братиями – хотя Цинтла скорее всего был потрясен, узнав, что фрай Мартин намерен разрушить его храмы и идолов.

Это было тяжелое время. Мнение христиан разделилось: некоторые из монахов придерживались оптимистического взгляда на возможность обращения язычников и были великодушны и терпеливы (Педро де Ганте, Мотолиния); другие, среди которых был и первый прибывший в Новую Испанию доминиканец фрай Томас де Ортис, были настроены противоположным образом. Фрай Томас свидетельствовал, обращаясь к Совету Индий:

«…индейцы совершенно неспособны к обучению… У них нет никаких достойных человека искусств или ремесел… Чем они старше, тем хуже их поведение. В возрасте десяти-двенадцати лет в них, кажется, еще можно найти какие-то признаки цивилизованности, но позже они становятся подобны жестоким зверям… Бог не создавал расы, более исполненной порока… эти индейцы тупее, чем ослы» {144} .

Что кажется совершенно очевидным, так это то, что все главные ордена – как августинцы, так и доминиканцы с францисканцами – были союзниками короны в их частых стычках с энкомендерос {145} .

144

Qu. Hanke, All Mankind, 13.

145

См. Horst Pietschmann, 108–9.

В 1525 году Петр Мартир писал в своем едва ли не последнем письме:

«Сказать правду, мы и сами не очень понимаем, какое решение принять. Следует ли объявить индейцев свободными и признать, что мы не имеем никакого права взыскивать с них труд, пока их работа не оплачивается? Знающие люди в этом вопросе разделились, и мы колеблемся. К противоположному решению нас подталкивают главным образом братья доминиканского ордена, посредством своих писаний. Они доказывают, что будет лучше – и надежнее как для телесного, так и духовного блага индейцев, – если мы передадим каждого из них определенному хозяину навечно и согласно наследственному принципу владения… Может быть показано на многих примерах, что мы не должны соглашаться предоставить им свободу, [поскольку] эти варвары замышляли уничтожение христиан повсюду, где только могли» {146} .

146

Martyr, De Orbe Novo, II, 275.

Основные направляющие всей этой христианской деятельности в конечном счете, разумеется, выковывались в Риме. Там в это время происходили весьма неординарные события. Папа Адриан VI, последний неитальянец в череде пап вплоть до Иоанна Павла II, добрался до Ватикана только к 29 августа 1522 года. Первая же созванная им консистория вызвала всеобщее изумление – ибо прежде всего он выразил надежду, что христианские правители смогут объединиться против турок-оттоманов. Затем он обратился к курии. В его речах сквозила убежденность в том, что во всех кардинальских дворцах властвует беззаконие. Он настаивал, что кардиналы должны довольствоваться годовым доходом в 6000 дукатов, и в целом порицал образ жизни римского двора {147} .

147

Pastor, IX, 92–3.

Увы, в декабре того же года турки осадили крепость рыцарей-иоаннитов на Родосе, и великий магистр был принужден сдать ее. Где остановятся турки? Этот вопрос казался весьма насущным. Тем не менее, немецкие государства отказывались прийти на помощь. Адриан восклицал: «Я смог бы умереть счастливым, если бы мне удалось объединить христианских властителей против нашего общего врага». И добавлял: «Горе тем правителям, кто не применяет верховную власть, дарованную им Господом, для того, чтобы возвеличивать Его славу и защищать избранных Им людей, но оскорбляют ее междоусобной борьбой» {148} .

148

Ibid., IX, 175–6.