Золотой век. Книга 1. Лев
Шрифт:
Перикл покачал головой и предпочел промолчать. Он был готов выступить вместе с остальными, когда Кимон отдаст приказ. Ему нравилось ощущать тяжесть щита и копья, и он знал, что не уклонится от боя, хотя мочевой пузырь грозил опорожниться прямо на ногу. Пока не поступит команда двигаться, придется терпеть и тошноту, и спазмы в животе. Бесконечные жалобы Аттикоса на физические недомогания делу никак не помогали. Он сражался и при Марафоне, и при Платеях и собрал немалую коллекцию шрамов, продемонстрировать которую с готовностью соглашался за один бронзовый обол.
По телу пробежала дрожь, и волоски на голых руках и ногах встали дыбом, как крылышки насекомого. Перикл
Аттикос продолжал бормотать что-то невнятное, и Перикл крепче сжал копье. Ладони стали влажными – должно быть, от брызг или от пота. Это ведь не смерть брата слепила их, нет. Такого не может быть. Но смотреть на пальцы Перикл не стал.
Они же готовились к этому, напомнил он себе. Так решило Афинское собрание – найти и уничтожить все персидские крепости и гарнизоны в Эгейском море. Флот выходил и тройками, и дюжинами, охота не прекращалась, и покоя враг не знал. Персия закончилась у моря. У персов больше не было там опорных пунктов – ни на островах, ни даже на побережье Фракии.
Кимон, получивший звание стратега при Саламине, собрал под своим именем около шестисот человек. Девяносто из них были опытными гоплитами, остальные прошли хорошее обучение. Месяцем ранее они высадились на той части фракийского побережья, которую персы удерживали в течение столетия. Кимон выбрал это место как цитадель и символ персидского влияния. Город окружали стены, а рядом протекала река. Перикл помнил, как Кимон вглядывался в даль, оценивая местность вокруг крепости.
Правитель города сдаться, конечно, отказался. В ответ афиняне убили посланных им гонцов, а затем перекрыли все дороги, ведущие в обнесенную стеной крепость. О своем плане Кимон рассказал им той же ночью. Перикл помнил, как стратег смотрел на него, пристально и испытующе, словно решая, чего он стоит.
– Ахиллес знал это, – сказал Кимон, – когда стоял перед Троей. Человек должен бежать навстречу смерти, а не просто принимать ее. Он должен найти смерть, стряхнуть кровь со своей бороды ей в лицо и рассмеяться! Только так воин может добыть ту славу, которая отличает нас от моряка, земледельца или горшечника. Только тогда мы сможем заслужить настоящую славу – клеос, где встречаются люди и боги.
Перикл сглотнул. Он хотел, чтобы Кимон знал, что ему можно доверять, на него можно положиться. Ему исполнилось девятнадцать. Он мог бежать весь день, а потом пить, драться или заниматься любовью всю ночь. Перикл поймал себя на том, что ухмыляется. Было бы неплохо. Он уже целый месяц не видел женщину, но оставался воином – и сыном великого героя. Афинянином. Он был создан для этого. Но действительность угрожала лишить его мужества. Она представлялась каким-то ужасным сном, настолько реальным, что Перикл чувствовал, как песок хрустит под подошвами сандалий.
Он не обрел в персидской крепости ожидаемой славы, того самого клеоса. Греки расположились вокруг города с расчетом на длительную осаду, ожидая, когда голод измотает жителей и подорвет их волю к сопротивлению. Неделя тянулась за неделей в сопровождении скуки. Каждый день они тренировались в бою на мечах. Кимон успел поговорить со всеми плотниками и корабельщиками, разведывая местность вокруг крепости. Задача войны обернулась чем-то другим, и каждую ночь он подкрадывался к стенам, чтобы осмотреть их. Перикл вздрогнул, вспомнив тот ужас, который овладел им во время одной такой вылазки.
Возводя крепостные стены, персы использовали плохой строительный раствор. Работая три дня и три ночи, люди Кимона запрудили реку, направив ее в новое русло. Уже через несколько часов вода подмыла основание, и целый участок стены обрушился, словно песочный вал.
Перикл ликовал вместе со всеми и тоже мчался вперед, навстречу врагу. Но то, что они обнаружили, заставило их умолкнуть. Персы предпочли умереть, но не попасть в плен. В самой крепости Эйон их командующий в последние мгновения убил свою семью, а затем приставил нож к собственному горлу.
Перикл сглотнул, вспомнив, как брызнула на мрамор кровь и какой яркой она казалась. После этого он уже не хватался в гневе за меч.
Они нашли сокровища в Эйоне, и это тоже было победой – выковырнуть драгоценный камень из рукояти ножа. Персия лишилась безопасного убежища и уже не могла доминировать на окружающих землях.
И все же Перикл не чувствовал, что проявил себя. Он все еще боялся, что внутри его таится какая-то слабость, похожая на трещину в щите.
Ни Кимон, ни Аттикос, казалось, не нервничали так, как он. Он сжал кулаки, говоря себе, что выбор сделан. Галька сдвинулась под ногами, и он перенес вес с одной ноги на другую, меняя позу. Он пойдет вместе с остальными и, если потребуется, умрет. Все просто. Он сможет пожертвовать своей жизнью ради клеоса и во имя отца. Сыновья Ксантиппа не могут опозорить семью.
Он ощутил нахлынувшее волной облегчение. Он может умереть, но что такое на самом деле смерть? Ничто. На берегу Саламина он нашел безжизненное тело собаки отца. Глаза у нее были белые, окрашенные то ли луной, то ли морской солью. То же случается и с людьми. Когда боги забирают принадлежащее им, оставшееся – это просто плоть.
2
Перикл поднимался по дюнам размашистым шагом, и тишину ночи нарушало только надсадное дыхание товарищей и глухое звяканье металла. Поначалу идти было легко – лишь кое-где попадались камни и низкорослые кустарники. Некоторые воины натыкались на заросли шалфея и колючие кусты, уходящие вдаль. По сравнению с ними Перикл, казалось, едва касался земли, как будто корни не могли его зацепить. Снова и снова он говорил себе, что не может и не должен никого подвести. Его отец сражался при Марафоне и победил. Репутация остается с человеком, как шрам, и Перикл был исполнен решимости скорее умереть, чем навлечь на себя презрение. В этом никаких сомнений быть не могло. Пусть мать и назвала его «Знаменитым», но слава бывает разная. Чего бы он точно не хотел, так это жить с клеймом позора. Карабкаясь в темноте по невидимому склону, Перикл в очередной раз напомнил себе об этом.
За спиной у него, нарушив приказ Кимона соблюдать тишину, негромко выругался Аттикос. Никто из них толком не знал, чего ожидать на Скиросе. Остров издавна считался местом опасным и даже проклятым. Рыбаки не бросали здесь сети, хотя прибрежные воды изобиловали анчоусами и кальмарами. Ходили слухи и о людях, одиночках – возможно, пастухах или дезертирах, – их как будто бы видели с проходивших мимо судов. Рассказывали о сожженных дотла торговых кораблях, о разорительных набегах, после которых на месте деревень оставались пепелища, об уведенных в неволю женщинах. Дурная слава защищала остров. Его предпочитали обходить стороной, не рисковать, чтобы не подвергнуться внезапному нападению пиратов, которые выскакивали из ниоткуда на небольших лодках, брали торговцев на абордаж, а потом сжигали корабли.