Зона поражения
Шрифт:
Санитары и медсестры бегали от палаты к палате, обслуживая сотни страдальцев, заполнивших клинику. Сотрудники кивали, когда Серж проходил мимо. В глазах одних он видел завистливое уважение, в других — безмолвное смирение. Видел — и понимал, что меньшего и недостоин.
Он прошел в боковое помещение, некогда служившее вместилищем для пульта управления оборонительными орудиями боевой машины. Теперь здесь стояли, почти прижимаясь друг к другу, железные пружинные койки, и на каждой из них лежало изувеченное уродливое тело, лишь отдаленно напоминающее человеческое.
Касуабан
— Как она? — спросил Серж.
— А вы как думаете? — раздалось в ответ. — Умирает.
Касуабан кивнул и встал у края кровати, стараясь сохранять безучастный вид, пока открывал личную карту девочки и сверялся с тем, как изменилось ее состояние за минувшую ночь.
Ее звали Аник… до того, как то, что от нее осталось, оказалось на этой койке. Ему пришлось ампутировать ей обе ноги выше колена и левую руку у плеча. Сейчас все тело Аник было залито синтеплотью и покрыто бинтами — отчаянная попытка остановить смерть… попытка, которая, как прекрасно понимал Касуабан, обречена на провал.
Аник и ее семья оказались зажаты под перекрестным огнем во время перестрелки Сынов Салинаса с патрулем Ачаманских Фалькат, проверявшим южные окраины Барбадуса. Пули и лазерные импульсы пробили корпус «Химеры», который Аник называла своим домом; рикошет лишил девочку родителей, обеих ног и руки. А затем полыхнул бак с производящимся в домашних условиях топливом, облив ребенка пылающей химией.
Девочка умрет этой ночью. Впрочем, это должно было случиться еще несколько дней назад, но она проявила волю к жизни, и Касуабан знал: его долг, его епитимья состоит именно в том, чтобы изо всех сил сражаться за нее, пока ребенок продолжает бороться сам.
— Увеличьте дозу обезболивающих, — распорядился медикае.
— Не поможет, — отозвался санитар. — Девочка не выживет.
Охваченный внезапным порывом гнева, Серж прокричал:
— У нее есть имя! Ее зовут Аник!
— Она просто очередная капля бальзама на вашу больную совесть, медикае, — отозвался санитар, выходя из палаты.
Касуабан предпочел проигнорировать эти слова и подошел к регулятору капельницы, чтобы самостоятельно настроить подачу морфия. Пускай спасти девочку было и не в его силах, но зато он мог хотя бы облегчить ее страдания.
За время службы с Ачаманскими Фалькатами он насмотрелся войны на несколько жизней вперед и крайне надеялся, что, когда срок его службы в полку выйдет, сумеет подыскать себе теплое местечко, чтобы скоротать остаток дней в покое и забыть наконец о том, как здорово умеет человек творить насилие. Медикае даже не снилось, что Фалькаты когда-нибудь получат право на свой собственный мир. Да и вообще, разве существовали на свете полки, которые когда-либо расформировывались?
Все, конечно, слышали легенды о планетах, заселенных героическими армиями Имперской Гвардии, но ведь на самом деле такого не бывает, верно?
И все-таки с Фалькатами это случилось.
Самоотверженная
Все грезы Касуабана о безмятежной жизни в отставке развеялись, как утренний туман.
И он помнил тот день, когда его мечты пошли прахом.
Это случилось на Зоне Поражения, посреди засыпанного пеплом мертвого Хатуриана.
Когда бойня завершилась, он брел по сотворенному войной адскому пейзажу, пустым взглядом окидывая улицы и развалины домов, где одно на другом лежали тела… свернувшиеся в позе эмбриона, потрескивающие, остывая от того немыслимого жара, которым еще недавно был охвачен город.
Это был тот самый день, когда мир для Касуабана перевернулся с ног на голову, когда разрушилось все, во что он верил, когда начался его путь в поисках искупления. Врач снова посмотрел на девочку, стараясь никак не выразить ту скорбь, какую испытывал всякий раз, когда приближался к ней.
Разве могла она сделать что-то настолько плохое, чтобы навлечь на себя гнев Лито Барбадена и Ачаманских Фалькат?
Не могла. Она ничего им не сделала. Просто оказалась не в том месте и не в то время, как и большинство людей, лежавших в Палатах Провидения.
— Ты этого не заслужила, — прошептал он.
Услышав его голос, девочка заморгала и, умоляюще посмотрев на медикае, беззвучно зашевелила губами.
Он присел на край койки и наклонился поближе; голос ребенка был почти не слышен, щеки Касуабана коснулось ее слабое дыхание.
— Ты был там, — прошептала она, и медикае скривился, словно от внезапной боли.
Он поднялся на вдруг ставшие ватными ноги, сердце бешено заколотилось в груди. Касуабан попятился от койки; лежащая на ней изуродованная девочка вдруг стала вызывать у него ужас. Он развернулся и чуть ли не бегом вылетел из палаты, двигаясь, словно в бреду.
Серж Касуабан переходил от палаты к палате, проверяя капельницы, делая пометки в медицинских картах и нагружая себя сотней других дел, только бы не позволить себе вспоминать о том, что услышал.
К тому моменту, как он закончил обход, начинало смеркаться, и усталость уже почти валила Сержа с ног. Свет, проникавший сквозь крошечные окошки, стал по-вечернему серым, а он даже и не заметил. Зажглись обнаженные люминесцентные полосы, примотанные к энергетическим кабелям под потолком коридора, и от их болезненного свечения медикае стало слегка подташнивать.
Тогда он возвратился в центральную секцию Палат Провидения и по лестнице поднялся на командирский мостик, где когда-то лорды-генералы и магистры войны планировали мероприятия по причинению разрушений немыслимых масштабов. Сейчас помещение было практически пустым, если не считать небольшого письменного стола, пары стульев и низенькой раскладушки, на которой Касуабан проводил свои беспокойные ночи, да нескольких запертых сейфов с медикаментами у стены.