Зори лютые
Шрифт:
— Смерть великого князя и короля придали государю заботы. Москве не безразлично, кто сядет на литовском великом княжении.
— Позволь, князь Семен, — перебил Глинский, — разве тебе не ведомо, что покойный король Александр завещал великое княжение брату Сигизмунду?
— Вот как? — подался Курбский. — На Москве того не знают, и я, князь Михайло, от тебя впервой слышу. А как паны литовские, принимают ли Сигизмунда?
— Он уже в Вильно, — ответил Глинский. — Паны же кто как. Я великого князя и короля нового встречал и в верности своей его заверил.
Курбский
— Понапрасну смеешься, князь Семен. Не забывай, Глинский силен, и король рад меня унизить, согнуть. Того и дожидается. Так ответь, зачем мне самому голову на плаху нести? — Пожевав краешек уса, сказал задумчиво: — Чую, веры мне от Сигизмунда нет. Недругов моих он привечает, будто мне в насмешку. Намедни брата моего Ивана Львовича обидел кровно, с воеводства Киевского снял и на воеводство Новогрудинское посадил. Да будто в насмешку в грамоте той Сигизмунд писал, что переменою чести Ивана не уменьшил и титул за ним сохраняет прежний и место в раде подле старосты жмудского…
— Может, ты и прав, князь Михайло, — согласился Курбский. — Судить чужое ох как трудно. А что пан Радзивилл, доволен ли нынешним королем?
Глинский посмотрел пренебрежительно:
— Пан Николай Сигизмунду славословит. Да и епископ, князь Войтех, с первого дня руку короля держит. Ну, довольно жалоб, князь Семен, — перевел разговор Глинский. — Я тебя словесами потчую, а кормить запамятовал. Эгей, Владек! — позвал он дворецкого. — Веди пана Семена в его горенку да с дороги помоги умыться. А как управится, немедля в трапезную, я ждать его буду.
Сейм шумит, волнуется. Сейм спорит до хрипоты. Вельможные паны один другому кукиши тычут, словами разными обзывают. Кто из панов к Яну Заберезскому льнет, кто за Михайлой Глинским тянет. Друг на друга петухами наскакивают, не уступают. Те, что за Глинского, — по одну сторону залы, друзья Заберезского — по другую.
Король Польский и великий князь Литовский отмалчивается, сидит, насупившись, в кресле посреди залы. Король худой и в кости тонкий, под нижней губой бородка узкая, а под носом ниточка усов.
Ястребиным взглядом зыркает Сигизмунд по огромной зале, всматривается в лица спорящих, выжидает. Паны разнаряжены, на сейм съехались, как на праздник. О чем речь будет, знали заранее. Король войны с Московией ищет. А то не шутка с Русью воевать!
Михайло Глинский с Сигизмундом не согласен.
Шляхтичи расходились, говорят запальчиво. Раскраснелись от ругани.
— Скликать посполитое рушение! — что есть мочи шумит толстый Ян и топает каблуком сапога.
Ему вторят его сторонники. Гвалт, гомон.
Долго, терпеливо дожидался Глинский, пока крики чуть стихнут, и только потом сказал:
— Да станет известно князю Яну, что война, как говорили древние, не полезное с приятным. И еще сказывали древние: действуй не по спешке, а по разуму.
Проговорил и замолк.
— Пан Михайло ученостью нас поразить замыслил, но за словесами нужд Литвы, отчизны нашей, недоглядел! — визгливо закричал Ян Заберезский.
— Московский князь Василий, поди, мыслит сесть на Великое Литовское княжество, — произнес молчавший до того пан Радзивилл и поднял седую голову.
Сигизмунд потемнел лицом, темные брови сошлись на переносице.
— А что, панове, пан Ян хочет убедить нас в своей любви к Литве, нам же роль пасынков отводит, — снова повел речь Глинский. — Однако, ратуя за войну, как мыслится мне, князь Заберезский не добра Литве хочет, а зла. Пойдем мы на Русь и не выстоим натиска московских полков, что есть у государя Василия. Это я вам, панове, сказываю. Разве забыли вы, как орда Ахмата шла на Русь, да попусту? А слова твои, князь Ян, непотребные. Не я ль, панове, водил полки на татар в трудную годину? Не я ли служил королю Александру верой и правдой и за то в чести у него был? Вот вы, панове, и ты, Ян, — Глинский ткнул пальцем протянутой руки в сторонников Заберезского, — против Василия московского словесы яркие кажете. А разве забыли, как деды наши при Грюнвальде заодно с Русью да Польшей грудью стояли против тевтонов?
— Ты изменник, князь Михайло! — перебил его Заберезский. — Не Литва тебе по сердцу, а Московия!
Глинский побледнел, от гнева задохнулся. Он медленно повел тяжелым взглядом, остановился на короле. Гудевший до того сейм смолк. Но лицо Сигизмунда непроницаемо.
— Ты молчишь, король? — негромко, но внятно спросил Глинский. — Ты не хочешь защитить своего верного слугу? Так вот чем платит мне мой король? — Князь Михайло гордо вскинул голову — Я присягал тебе, король и великий князь, в надежде иметь от тебя защиту и суд по справедливости от обидчиков, ты же глух. Король заставляет меня покуситься на такое дело, о котором оба мы после горько жалеть будем.
Круто повернувшись, не поклонившись Сигизмунду, маршалок покинул сейм. Следом за ним толпой повалили его сторонники.
Король дождался их ухода, поднял руку, призывая к тишине.
— Вельможные панове, я за войну с московитами. Я с вами, вельможные панове.
И сейм радостно взорвался. Сигизмунд снова поднял руку, успокоил.
— Но, вельможные панове, — сказал он, — посполитое рушение скликать, однако, не можно. Войско польское на Русь не пошлю, потому что император германский Максимилиан ударит нам в спину. Воевать Литве с Москвою.
— Войску литовскому московиты не страшны, — зашумел сейм многими голосами. — Без Войска польского обойдемся!
Сигизмунд встал, дав знак кончать сейм.
Когда на обратном пути из Москвы заезжал Курбский к Глинскому, понял он, что его возвращение в Литву с государевым письмом к великой княгине Елене, Радзивиллу и епископу Войтеху без пользы. Надежда Василия получить от панов великое литовское княжение не сбудется.
Но там, в замке у Глинского, он, Курбский, никак не предполагал, что, став королем и великим князем, Сигизмунд начнет столь скорые сборы к войне.