Зороастрийцы. Верования и обычаи

Бойс Мэри

Манекджи содействовал увеличению маленькой колонии зороастрийцев в столице, потому что здесь они страдали меньше, чем в своих старых центрах, где предубеждения против них укоренились слишком глубоко.

Манекджи боролся пропив любых притеснений зороастрийцев, добиваясь, например, того, чтобы убийцы их представали перед судом. Наказанием обычно был небольшой штраф, потому что смерти иноверца особого значения не придавалось. Однако основной целью, которую он преследовал своей деятельностью в течение многих лет, оставалась отмена подушного налога-джизйа, и в 1882 г., к безграничной радости и благодарности иранских зороастрийцев, его усилия увенчались наконец успехом. Много неравенства в их положении сохранилось наряду с огромными трудностями на местах, но с этого момента иранские зороастрийцы, так же как ранее парсы, начали свое движение к благополучию с помощью коммерции, чему способствовали их одаренность и трудолюбие, а также репутация людей безупречно честных.

До этого на протяжении многих десятилетий иранские

жрецы украдкой отправлялись в Бомбей, чтобы послужить в Дадисетх Агиари, и в 60-е годы XIX в. к ним зачастил Техмурас Анклесариа для изучения персидского и языка дари. Позднее, издавая пехлевийский текст Дадестани-Диниг, Техмурас попросил своего иранского друга мобада Ходабахша Фарэда навести справки о рукописях этого сочинения, когда он вернется в Персию. Через несколько лет, к удивлению Анклесариа, Ходабахш возвратился из Персии и привез с собой рукописи не только этого сочинения, но и списки «Посланий Манушчихра», пехлевийский ривайат Визидагиха, написанный Задспрамом, часть судебника Мадигани-Хазар-Дадестан, более обширную версию Бундахишна и Нирангестан. Некоторые из этих рукописей были уникальными, содержавшиеся в них сочинения могли погибнуть даже в то время, и, как объяснил Ходабахш, владельцы их согласились расстаться с ними только потому, что знали: у парсов рукописи сохранятся лучше. Техмурас издал и опубликовал часть текстов сам, а остальные были изданы в XX в. его сыном Бехрамгором и одним из лучших ученых-парсов, жрецом Боманджи Н. Дхабхаром. Техмурас вместе с одним иранским жрецом сделал персидский перевод Авесты для общины в Персии. Это издание вместе с требниками персидским и авестийским шрифтом напечатали в Бомбее и малыми партиями доставили в Иран.

Иранские зороастрийцы, жившие в обществе, еще совсем не затронутом цивилизацией, разумеется, были более консервативны, чем бомбейские парсы, но в целом по своему мировоззрению и образу жизни они мало отличались от своих единоверцев в Гуджарате. Манекджи, выросший в деревне неподалеку от Сурата, обнаружил лишь один обычай, который расстроил его, – жертвоприношение коров, древний обряд приношений богине Анахид, совершавшийся в святилище Бану-Парс. Благодарность иранских зороастрийцев Манекджи была так велика, что по его настоянию они отказались от этого кровавого ритуала. Он не возражал против того, чтобы коров заменяли овцами и козами (тогда их еще приносили в жертву парсы даже в Бомбее и делали это вплоть до середины XIX в.). Постепенно, под нажимом реформистов, от этого обряда отказались. Этому последовали и в Гуджарате. Сегодня многие парсы искренне отрицают, что их религиозные обряды включали когда-то кровавые жертвы.

Обычаи парсов Бомбея стали проникать в Иран начиная с конца XIX в., но в течение периода правления Каджаров они оказывали слабое воздействие на иранских зороастрийцев. Полвека, последовавшие за отменой налога-джизйа, во многих отношениях стало счастливым временем для зороастрийцев Ирана. Старые традиции еще серьезно не подвергались сомнению по мере распространения образованности и новых идей, и все возраставшие средства тратились по большей части на нужды религии. Однако в это время подули новые ветры, предвещавшие перемены. Точно так же как и в Индии, сыновья жрецов шли в новые школы, вслед за сыновьями мирян, успешно там учились и во все большем количестве отказывались от профессий отцов ради светских занятий. Тегеранская община, так же как когда-то бомбейская, быстро росла, и, по мере того как отдельные ее члены богатели, общинная солидарность прежних лет угнетения ослабевала, а новый образ жизни начинал разрушать вековую обрядность.

Еще одно бедствие постигло иранских зороастрийцев в то время, когда жизнь их, казалось бы, изменилась к лучшему. Относительно большое число их увлеклось проповедью бехаизма. Веками зороастрийцы печалились о своих собратьях, которых уступали исламу, но те по крайней мере добивались своим отречением лучшей доли в этом мире. Теперь же они вынуждены были оплакивать своих родных и друзей, которые, принимая новую религию, обрекали себя на преследования еще более жесткие, чем те, что испытывали сами зороастрийцы в худшие времена угнетении. Нелегко объяснить, почему новообращенных в бехаизм зороастрийцев оказалось так много, но ряд соображений приходит на ум. Основателя бабизма (предшественника бехаизма) некоторые посчитала Саошйантом, потому что движение его было чисто иранским и явно направлено против ислама. Впоследствии бехаизм стал претендовать на роль мировой религии, предлагая иранским зороастрийцам, так же как и теософия парсам, участие в более обширной общности, в которой они к тому же занимали бы почетное место. Мусульмане же рассматривал и бехаизм как зловредную ересь, и принятие этой религии приводило порой к страшной смерти.

Календарные и религиозные реформы парсов в начале XX в.

В Бомбее тем временем происходили изменения, направленные на то, чтобы устранить разрыв между партиями Шеншаи и Кадми. Харшедджи Кама был обеспокоен календарными проблемами, разделявшими общину; он пришел к убеждению, что поскольку первоначальный зороастрийский календарь должен был соответствовать смене времен

года, то он мог быть по своей сути только григорианским. Кама предположил, что интеркаляцией лишнего дня каждые четыре года в смутные исторические времена в прошлом просто пренебрегали. Поэтому в 1906 г. было основано Зартошти-Фасли-Сал-Мандал («Общество зороастрийского сезонного года»), задачей которого было убедить всю общину принять новый календарь с установленным весенним Ноурузом и добавочным днем через каждые четыре года. Однако члены этого общества, называвшие себя Фасли, увеличивали свою численность весьма медленно.

К тому времени парсы внесли крупный вклад в изучение своей религии, особенно изданием и публикацией пехлевийских текстов, но в теологических исследованиях недостаток прогресса ощущался. Тогда группа реформистов, тоже во главе с Кама, послала молодого жреца пантха Бхагариа – Манекджи Дхалла учиться в Нью-Йорк у американского ираниста Уильяма Джексона. Как заявляет Дхалла в автобиографии, он покинул Индию совершенно правоверным, но, проведя три с половиной года за границей, научился сочетать свои традиционные убеждения с западными научными понятиями и стал пренебрегать обрядами. По возвращении он был избран верховным жрецом передовой и меркантильной общины парсов Карачи, а впоследствии написал несколько книг по теологии и истории зороастризма. В них содержится много ценных материалов, но никогда строго не анализируются противоречия, возникающие от смешения традиционных убеждений с чуждыми идеями.

Так, однажды Дхалла заметил: «Мне кажется, что мы вступаем на довольно скользкий путь, когда отбрасываем как незороастрийское все, что не встречается в Гатах» (Dhalla, 1914, с. 77–78). Фактически он продолжал почитать божеств-язата так же, как и его предки, добивался их помощи в этой жизни и ожидал, что после смерти его будут судить Михр, Рашн и Срош. Тем не менее в своих книгах он описывал эти существа как «дозороастрийские божества», вера в которых была «привита» чистому монотеизму, проповедовавшемуся Зороастром. Дхалла мог уживаться с такими противоречиями, видимо, потому, что не придавал серьезного значения логической последовательности, и из-за того, что духовная жизнь для него была важнее интеллектуальной, а религиозные обычаи значительнее, чем богословие. Поэтому естественно, что среди его сочинений есть чисто религиозное произведение под названием «Хвала Ахура-Мазде», которое имело широкий круг читателей и использовалось парсами. В этим произведении Дхалла открыто принял новую переделку Хаугом старой зурванитской ереси, согласно которой сам Ахура-Мазда является гипотетическим «отцом» двух духов-близнецов из Ясны (Ясна 30, 3), отождествляемых теперь как Спэнта-Маинйу (рассматриваемого как совершенно отличного от Ахура-Мазды) н Ангра-Маинйу. Но хотя Дхалла под влиянием иностранцев отказался от основополагающего положения о полном разделении добра и зла, от его книги все же веет стойким и неколебимым духом традиционного зороастрийского дуализма. «Как солдат дает клятву верности правителю, так и каждый зороастриец должен вести упорный бой, отважную схватку… против… лжи, несправедливости, порока и зла… Я буду сражаться с Ангра-Маинйу врукопашную и швырну его навзничь» (Dhalla, 1943, с. 135). «Пусть я, – молится он, – не буду фантазером или мечтателем» (Dhalla, 1943, с. 246); Дхалла стремился быть одним из тех, кто без устали работает на дело истины-аша. Зороастризм, заявлял он, – это «самая жизнерадостная, оптимистическая, многообещающая и юная религия» (Dhalla, 1943, с. 241), «потому что ты, Ахура-Мазда, – это сама надежда… Заратуштра дает нам твое откровение Надежды – надежды на конечную победу добра над злом, надежды на разрушение Царства зла и на пришествие Царства Праведности!» (Dhalla, 1943, с. 117).

Несмотря на нововведения и неясности в построениях, сочинение Дхалла оставалось по своему духу традиционным. Тем не менее он расходился с традиционалистами во взглядах, критиковал то, что считал устаревшими обычаями, в частности произнесение молитв наизусть (не понимая смысла) и недопущение незороастрийцев на религиозные церемонии. По воем этим вопросам он выражался со свойственной парсу решительностью. «Пусть дыхание Воху-Мана, – молился он, – сдует пелену суеверия и легковерия, порождаемых традициями, с моего разума и озарит его лучами зари насущных преобразований… Позволь мне распознать признаки эпохи, в которую я живу. Позволь мне быть с ней в ладу» (Dhalla, 1943, с. 276, 277).

В соответствии с этими стремлениями Дхалла стал инициатором учреждения ежегодной Зороастрийской конференции для продолжения работы реформистов XIX в. Первое ее заседание в 1910 г. было бурным, но впоследствии организаторы концентрировали свои основные усилия на решении практических и не вызывающих споры проблем, таких, как промышленные и образовательные проекты по улучшению благосостояния общины. Индустриализация тогда уже достигла Бомбея, и парсы стали владельцами фабрик и начали работать на них, что в обоих случаях нарушало старый образ жизни. Поэтому относительное спокойствие царило на последующих заседаниях конференции, и в 1913 г. президент с удовлетворением открыл ее следующими словами: «Наша религия… на редкость свободна от догм и так проста по своим принципам, что мало отличается от рационализма», коренным образом расходясь, по притязаниям президента, со всеми прочими вероисповеданиями.