Зов сердца
Шрифт:
— О, это я прекрасно знаю. Не знаю только, с чего ты взял, что имеешь право допрашивать меня. А если ты произнесешь слово «защитник», могу показать тебе один-два приема, которые мне не пришлось применять против английского капитана!
— Приемы шлюхи? — спокойно спросил он. Она вздохнула.
— Ну почему, — сказала она с горечью и вспыхнувшим гневом, — почему все мужчины считают незамужних женщин шлюхами?
Эта фраза застала Рене врасплох. Он уставился на ее бледное гордое лицо и блестящие волосы, растрепавшиеся от ветра и схватки на корабле, озаряемые светом костра. Он смотрел на нее и обнаружил в снедавших его черных чувствах ревность и страх. Ревность даже ко
У костра пел одинокий индеец, отбивая на барабане быстрый жесткий ритм, совпадавший с биением сердца Рене. Его песня была плачем.
Он отпустил ее. С трудом владея голосом, он спросил:
— Додсворт?
— И Туше, — сказала она с издевкой. — Мне сказали, что ты отправился на корабль, чтобы наказать его. Разве не смешно?
— За то, что он приставал к тебе?
— За то, что пытался это сделать. Кажется, все мужчины только об этом и думают.
— И я тоже.
Фраза напряженно повисла между ними. Он не собирался произносить ее, она словно вырвалась откуда-то из самой сокровенной глубины его существа. И он ждал со смешанным чувством страха и тоски, как подействуют эти слова.
Она вскинула голову, ее слова обжигали презрением:
— Особенно ты! Может, тебе хотелось бы получить плату за свое заступничество прямо сейчас? Может, это и есть та благодарность, которой ты потребуешь за такой великодушный поступок? Может такое быть, мой доблестный защитник?
— А ты бы заплатила? — поинтересовался он, глядя на нее так, словно испытывал пределы своего само обладания.
— Как знать? Моя признательность велика, уверяю тебя. Еще немного угроз — и я могла бы даже повиснуть у тебя на шее, трепеща и умоляя. Вот так. — Она придвинулась к нему и, вскинув руки, сомкнула их у него за головой, приникая к нему. Ее глаза сверкали от злости и чего-то еще, что копилось у нее внутри, нарастая и действуя ей на нервы.
Рене не шелохнулся, не дрогнул ни единым мускулом и не отвел глаз от ее вызывающего взгляда.
— Это, конечно, вознаградило бы меня.
— Я думаю.
Ее веки смыкались от истомы, не совсем притворной, она следила за ним сквозь ресницы. Она не была уверена в том, чего, собственно, ожидала, во всяком случае, не этого ледяного равнодушия. Ею овладевало нетерпение. Когда он не ответил, она заговорила снова:
— Но, может быть, ты хочешь лишь того, что не можешь получить? Такие мужчины существуют, я слыхала; они не дорожат тем, что дается слишком легко.
У него вырвался смех, лишенный всякого веселья, он разомкнул ее руки и отвел от своей шеи.
— Если бы я думал, что ты не свернешься в клубок, словно кошка, увидевшая змею, я бы затащил тебя внутрь и снял с тебя все, до последнего лоскутка, а потом прошелся бы губами по твоей нежной коже с головы до пят. Я бы пробовал на вкус твои губы и грудь и упивался тобой. Я бы взял тебя с собой в мир радости и наслаждения и добрался бы до самой твоей сердцевинки, если бы думал, что ты мне позволишь. Но я так не думаю.
И потому не стану пытаться.
Ее охватила досада и странное болезненное сожаление. Она стиснула губы и отпрянула от него. Дернулась, освобождая запястья, и он отпустил их мгновенным, щедрым
— Если бы ты попытался, — произнесла она со спокойной злостью, — я бы пришпилила твои глаза к своему лифу вместо пуговиц.
— Не сомневаюсь, — отозвался он. Он отвесил ей короткий поклон, потом откинул кожаный полог и нырнул в шалаш. Там, в темноте, он упал на одно колено и, сжав кулаки, колотил рукой об руку костяшками пальцев до тех пор, пока эта боль не пересилила раздиравшее его желание. От его рук еще исходил аромат роз.
Сирен стояла в нерешительности. Она не могла сейчас просто последовать за ним внутрь, не могла лежать рядом с ним, пытаясь сдержать неистовое стремление внутри и не выдать себя, не дать ему заметить это, если ночью они случайно коснутся друг друга. Но и вернуться к костру, делая вид, что ничего не случилось, что все осталось, как было, она тоже не смогла бы. Она медленно опустилась на песок, повернувшись спиной к шалашу. Она смотрела на темную, волнующуюся поверхность оды, вздрагивая от гулкого стука собственного сердца. Потом ей показалось, что стоит только уняться гулу барабана и жалобной песне индейского воина, созвучной смятению, как она сможет вернуться в то прошлое, когда она еще не вытащила из реки полузахлебнувшегося человека и экспедиция не покинула Новый Орлеан, до ночи, когда она вдруг обнаружила, что влюбилась развратника и никчемного человека по имени Рене Лемонье. Дикая и скорбная песня не кончалась. Она все еще звучала в ночи, когда, закоченев от холода, измученная своими терзаниями, Сирен пробралась в шалаш и устроилась возле Рене. Песня все звучала, проникая в лихорадочные сны Сирен.
Когда лагерь пробудился, на берегу обнаружилась груда товаров. К ней был приложен тщательно составленный счет, предназначенный для Сирен. На спокойной глади залива не осталось и следов «Полумесяца». Корабль отплыл с утренним приливом.
Пьер и Жан рано свернули стоянку. Они говорили, что хотят отправиться в путь прежде, чем уйдут чокто. Сейчас это было нетрудно. После вчерашнего гулянья и большого количества выпитого рома и тафии индейцы еле передвигались. Заставить их сняться с места до полудня могло бы лишь появление боевого отряда племени чикасо.
Нужно было попрощаться и выслушать напутствия, обменяться подарками и условиться о будущих встречах. Бретонам позволили отплыть лишь поздним утром. Они в последний раз помахали руками и направили свои пироги в заболоченную протоку, которая вела на север. Лодки были нагружены до предела. Казалось, что при каждом взмахе весла, при любом рывке вперед непременно придется вычерпывать воду. Но каким-то образом вода все время плескалась на волосок ниже борта. Они не вымокли, было лишь немного тесновато. Они плыли как прежде: Пьер, Сирен и Рене в передней лодке, а Гастон и Жан — за ними.
Течение, хотя и вялое в здешних долинах, находившихся ниже уровня моря, все же мешало им. На пение и разговоры не хватало сил, пока они продвигались по бесконечной протоке. Их весла согласно поднимались и опускались, погружаясь в мутную бурую воду, рассыпая яркие брызги. Взмахи следовали один за другим однообразно, неутомимо. Позади оставались мили пути.
В полдень они остановились перекусить в роще, но задерживаться не стали. Путь против течения займет больше времени, чем ушло на дорогу по течению вниз. Вскоре они снова спустили лодки на воду. Шли часы. По их следам вниз плыли водяные пузыри, позади них по воде огромным перевернутым клином медленно расходились волны и в конце концов набегали на берег. Они миновали болота и вошли в более узкий и извилистый рукав. Короткий зимний день угасал.