Зубодёр

Престон Дуглас

Пендергаст сделал паузу. Серьезное, даже болезненное выражение появилось на его бледном лице.

– Я был ужасным старшим братом. Я насмехался над его страхом, презирал его. Я считал, что если кто-то хочет верить в Зубную фею, то, по крайней мере, должен верить в привычную сказку, а не в какую-то нелепую байку об убогом старике из соседнего квартала, о котором шушукается прислуга. Меня злило, что мой родной брат, Пендергаст, падет жертвой столь идиотского поверья. Я собирался не допустить этого.

И я повздорил с ним. Сказал, что он не понесет зуб к дому Дюфура, а вместо этого сделает то, что делают нормальные дети его возраста – оставит зуб под подушкой, даже если мне придется

заставить его сделать это. Я с пренебрежением отнесся к поверью, высмеял его и заявил, что мой брат не должен верить в такую чушь.

Но пока я с жаром предавался препирательствам, упрямец Диоген выхватил зуб. Мы снова сцепились, но на этот раз он вырвался и выбежал через заднюю дверь в ночную темноту.

Я бросился следом, но не мог найти его – Диоген уже тогда удивительным образом умел прятаться. Я бродил по окрестностям, злясь все больше и больше. В конце концов, так как мне не удалось обнаружить, где он, я поступил следующим образом – пошел на улицу Монтегю к особняку Дюфура, спрятался среди зарослей полузасохших карликовых пальм, что росли в заброшенном палисаднике перед крыльцом, и принялся ждать брата.

Помню, та ночь была тревожной. Пока я ждал, поднялся ветер, и издалека послышались слабые раскаты грома. Тусклый огонек горел только в одном месте особняка – наверху, в эркерном окне с выбитыми стеклами, которое не отбрасывало света. Часть ближайших фонарей была разбита. Полная луна освещала противоположную сторону дома, оставляя крыльцо в кромешной тьме. Не было ни единого шанса на то, что Диоген обнаружит мое присутствие. Там я его и поджидал. Старый дом Дюфура как будто тоже ждал его. Текли минуты и я, притаившийся в тени этого ветшающего здания, несмотря на насмешки относительно глупости брата, тем не менее, почувствовал отчетливую тревогу. Ощущение непосредственной близости чего-то, сконцентрировавшегося вокруг особняка подобно отвратительным миазмам. Плюс ко всему, жара и влажность в зарослях увядающих пальм были невыносимы, а вонь, похоже, исходила из дома: гнилостный запах напомнил мне о дохлой кошке, которую я нашел в темном углу нашего сада несколькими месяцами ранее.

Наконец, в половине одиннадцатого появился Диоген. Озираясь по сторонам, он крадучись тихо вышел из тени дальней части дома – пришел положить свой зуб. Я видел в темноте его бледное, испуганное лицо. Затем Диоген в упор взглянул на пальмовые заросли, среди которых скрывался я. На секунду я испугался, что мое присутствие обнаружено. Но нет: Диоген подкрался к старому особняку, снова осмотрелся, и с превеликой осторожностью медленно взошел по лестнице и бросил зуб в старую плевательницу, стоящую на самом верху. До меня донесся слабый перестук – это зуб катался внутри маленького медного сосуда. Затем Диоген развернулся, спустился с крыльца и пошел по улице. Я едва слышал звук его шажков. Брат ушел, и почти сразу же наступила тишина. Вспоминая сейчас те события, я не перестаю удивляться, как такой малыш мог передвигаться со столь нарочитой бесшумностью. В дальнейшей жизни он станет безгранично совершенствовать эту способность.

Я ждал – десять минут, пятнадцать. Честно признаться, мне было довольно боязно подниматься по той лестнице. Еще я опасался, что Диоген, будучи от природы подозрительным существом, мог сделать круг, вернуться и спрятаться неподалеку, чтобы посмотреть, нет ли меня поблизости. Но вокруг было тихо, как в могиле. И в конце концов я набрался храбрости, покинул укрытие и начал пробираться сквозь пальмы к ступенькам крыльца. Я хорошо помню шелест их сухих листьев и гнилостный запах разложения, что я почувствовал, приближаясь к дому. По ступенькам я поднимался почти ползком.

На крыльце стояла тумба: на ней, некогда искусно вырезанной из дерева, лежала печать разрушения. Краска почти облезла, а древесина растрескалась под действием непогоды. На вершине тумбы имелось темное круглое отверстие, из которого выступал носик медного сосуда. Затаив дыхание, я просунул руку в горлышко, принялся шарить внутри и, коснувшись дна, схватил зуб и вытащил его. С удивлением я обнаружил, что в плевательнице не было других зубов – зуб моего брата был единственным. Положив на ладонь и разглядывая при тусклом свете маленький белый первый резец с тусклой темно-красной полоской у корня, я сразу понял, что зуб действительно принадлежал Диогену. Я вдруг подумал, что Дюфур и правда может знать о собственной "репутации", и что он постоянно забирает зубы, которые дети кладут в плевательницу. Но потом я отогнал эту мысль, сочтя ее игрой воображения. Несомненно, горничная или кто-то другой из этого дома недавно вынесли сосуд – это было очевидным объяснением. На миг мой взгляд замер на старом особняке. Тишина и спокойствие. В мерцающем свете верхнего окна не было ни души.

Я бросился бежать по дорожке, промчался по улице Монтегю и в раздумьях остановился на углу Бургунди.

Пендергаст замолчал, и выражение то ли смятения, то ли осознания собственной вины промелькнуло по его лицу.

– Как я уже сказал, пока Диоген спал, я собирался положить зуб под его подушку, а потом сказать дяде, чтобы тот оставил вместо зуба монетку. Но я все еще был зол на брата. Я боялся, что Диоген проснется, когда я буду прятать зуб, или что он может как-то иначе узнать об обмане. Тогда он наверняка вытащит зуб из-под подушки, отнесет его обратно к крыльцу старика, и тем самым сорвет затею преподать ему урок. Все эти мысли вызвали очередной всплеск раздражения. Как брат может верить в такую чушь? И почему я трачу на нее время, часами сидя скорчившись в темноте? Я хотел показать ему, каким он был дураком. И в приступе глупой раздражительности выбросил зуб в водосток на углу Монтегю и Бургунди.

И стоило лишь выбросить зуб, как краем глаза я поймал короткую вспышку в разбитом эркерном окне наверху особняка. Словно свет фонаря преломился в осколках стекла. Еще я заметил или думал, что заметил, движение: какая-то тень промелькнула вдали. Я присмотрелся, но так больше ничего и не увидел. Ни тени, ни движения, только тусклый свет. Показалось, и только. Никто не видел ни меня, ни как я забрал зуб, ни как выбросил его. Я дал волю воображению.

И я со всех ног поспешил домой. Когда я вернулся, Диоген не спал, дожидаясь меня. Его детское личико выражало настороженность и недоверие. Торжествуя, я рассказал о том, что сделал и почему, и снова отчитал его за глупые и ребяческие суеверия. Сказал, будто надеюсь, что это послужит ему уроком. Я вел себя отвратительнейшим образом, и даже сейчас мне стыдно думать о своем тогдашнем поведении. Вина за трагическую ситуацию, в которой оказался Диоген, частично должна быть возложена на мои плечи.

Выдержав длительную паузу, Пендергаст продолжил рассказ:

– С ним случилась такая истерика, какой я никогда не видел прежде. "Старик Дюфур придет!" – в ужасе закричал Диоген, и слезы брызнули из глаз. – "Ты украл его зуб, и теперь он придет… за мной!"

Я опешил, но продолжил сохранять позицию старшего и более умного брата. Я ответил, что Дюфур, конечно же, не придет, будто он понятия не имеет, что его считают Зубным феем, и что тот не видел ни его, ни меня, и не знал, что зуб вообще оставляли. Но Диоген не поверил ни единому слову. Он настаивал на том, что Дюфур живет только ради зубов, что тот каждую ночь ждет подношения, собирает и хранит зубы, и наверняка видел все, что он и я сделали той ночью.