Зуи
Шрифт:
Зуи, стоя достаточно близко, прочел верхние строчки в левом столбце и продолжал читать сверху вниз. Судя по выражению его лица, или, скорее, по отсутствию такового, можно было подумать, что он в ожидании поезда от нечего делать читает на доске объявлений рекламу супинаторов д-ра Шолля.
Итак, да будет у тебя устремленность к делу, но никогда к его плодам, да не будет плод действия твоим побуждением, и да не будет у тебя привязанности к бездействию.
Каждое действие совершай, сосредоточившись в своем сердце на Высшем Владыке. Пребывая в йоге, совершай дела, оставив привязанность, равный (подчеркнуто одним из каллиграфов) в успехе и неудаче. Равновесием именуется йога.
Работа, совершенная ради награды, много ниже той, которая вершится без страсти,
"Бхагавадгита".
Оно любило осуществляться.
Марк Аврелий.
О, улитка,
Взбираясь к вершине Фудзи, Можешь не торопиться!
Исса.
Что же касается богов, то есть люди, отрицающие само существование божественности; другие считают, что она существует, но не волнуется, не заботится, не предопределяет ничего. Третьи допускают и существование, и предопределение, но только в отношении великих событий, небесных дел, а не земных. Четвертая школа признает значение земных дел наравне с небесными, но только вообще, а не в отношении к каждому в отдельности. А пятая, к которой принадлежали Улисс и Сократ, это те, кто восклицает:
"Не сделаю ни шага без ведома Твоего!"
Эпиктет.
Любовная история в ее высшем развитии наступит тогда, когда мужчина и дама, незнакомые друг другу, разговорятся в поезде, возвращающемся на восток.
– Ну-с,- сказала миссис Крут - а это была именно она,- как вам понравился Каньон?
– Пещерка что надо,- ответил ее спутник.
– Какая оригинальная манера выражаться!
– отвечала миссис Крут.- А теперь развлекайте меня.
Ринг Ларднер ("Как писать рассказы").
Бог вразумляет сердце, но не мыслями, а страданиями и препятствиями.
Де Коссад.
– Папа!
– вскрикнула Кити и закрыла ему рот руками.
– Ну, не буду!
– сказал он.- Я очень, очень... ра... Ах! Как я глуп...
Он обнял Кити, поцеловал ее лицо, руку, опять лицо и перекрестил ее.
И Левина охватило новое чувство любви к этому прежде чуждому ему человеку, старому князю, когда он смотрел, как Кити долго и нежно целовала его мясистую руку.
"Анна Каренина".
"Господин, мы должны объяснить людям, что они поступают неверно, поклоняясь в,храмах статуям и картинам" .
Рамакришна: "Так вы привыкли, жители Калькутты: вы хотите поучать и проповедовать. Вы хотите раздавать миллионы, сами питаясь милостыней... Неужели, по вашему мнению, Бог не знает, что именно ему поклоняются перед статуями и картинами? Даже если молящийся впадет в ошибку, не кажется ли тебе, что Бог узнает о его намерениях?".
"Завет Шри Рамакришны".
"Не хотите ли к нам присоединиться?" - спросил меня как-то знакомый, повстречав меня после полуночи в почти опустевшем кафе. "Нет, не хочу",ответил я.
Кафка.
Счастье общения с людьми.
Кафка.
Молитва св. Франциска Салъского:
"Да, Отче! Да, и вовеки веков, да!"
Цюй-жань ежедневно обращался к самому себе: "Учитель!"
Потом сам себе отвечал: "Да, господин". Затем продолжал: "Протрезвись". Опять отвечал: "Да, господин".
"И с этих пор,- продолжал он,- не давай никому ввести тебя в грех".
"Да, господин, да, господин",- отвечал он.
"Мю мэнъ гуань"
Ввиду того что картон был исписан довольно мелким почерком, последнее изречение находилось в первой трети левого столбца, наверху, и Зуи мог бы читать этот столбец еще минут пять, не сгибая колен. Но он не захотел. Он неторопливо отвернулся, прошел к письменному столу своего брата Симора и сел, выдвинув небольшой стул с прямой спинкой, как будто проделывал это ежедневно. Он положил сигару справа на край стола горящим концом наружу, оперся локтями о стол и закрыл лицо ладонями.
Два окна, слева, у него за спиной, с наполовину задернутыми шторами, выходили во двор - неприглядный бетонно-кирпичный проход, по которому в любое время дня серыми тенями проходили прачки или рассыльные из лавок. Саму комнату можно было назвать третьей
Зуи сидел за столиком Симора, спрятав лицо в ладонях, и носовой платок, покрывавший его голову, сполз вниз, на лоб; он сидел неподвижно, хотя и не спал, добрых двадцать минут. Потом он одним почти непрерывным движением убрал руки, взял сигару, сунул ее в рот, открыл нижний ящик слева и вытащил обеими руками стопку картонных листов, с виду смахивавших на картонки от мужских рубашек, как оно и оказалось. Он положил стопку на стол и стал перебирать листы, по два или по три разом. Только на минуту его рука задержалась, и то едва заметно. Он выбрал картонку, на которой была запись от февраля 1938 года. Запись была сделана синим карандашом, почерком его брата Симора:
"Мой двадцать первый день рождения. Подарки, подарки, подарки. Зуи и малышка, по обыкновению, бегали за покупками вниз по Бродвею. Они преподнесли мне большую коробочку зудящего порошка и три зловонных бомбы. Мне предстоит бросить бомбы при первой же возможности в лифте отеля "Колумбия" или в другом месте, "где побольше народу".
Вечером - многоактный водевиль в мою честь. Лес и Бесси прелестно танцевали на песочке, который Бу-Бу принесла из вазы в передней. Когда они кончили, Б. и Бу-Бу очень смешно их передразнивали. Лес чуть не прослезился. Малышка спела "Абдул Абулбул Амир". 3. продемонстрировал уход Уилла Мэхони, как его научил Лес, врезался лбом в книжный шкаф и пришел в б_е_ш_е_н_с_т_в_о. Близнецы повторили нашу с Бадди старую сценку Бака и Бабблза. Просто великолепно. Чудесно. Когда все было в самом разгаре, снизу позвонил швейцар и спросил, не танцуют ли у нас. А то мистер Зелигман, с четвертого..."
Тут Зуи перестал читать. Он дважды основательно постучал стопкой картонок о стол, как это делают с колодой карт, сунул стопку в нижний ящик и задвинул его.
Он снова поставил локти на стол и, подавшись вперед, спрятал лицо в ладонях. На этот раз он просидел, не шелохнувшись, почти полчаса.
А когда он снова задвигался, можно было подумать, что к нему привязали ниточки и дергают его, как марионетку, с излишним усердием. Казалось, он еле успел схватить свою сигару, как новый рывок бросил его на стул возле второго стола - стола Бадди, на котором стоял телефон.