Зверь в океане
Шрифт:
Кит-убийца плыл почти бесшумно. Пустое море и первозданная тьма.
Только мелочь, зарывшаяся в донный ил, излучала ужас. Но в темноте гнездилось и нечто гораздо более страшное. Источник злой воли, наполнявший «эфир» волнами враждебности.
Самец завершал поиск. Тень возникла в бездонном колодце его сознания. Пока еще неразличимая опасность. Призрак ужаса. Шепот инстинкта, советующего отступить…
Он не увидел врага, он ОЩУТИЛ его присутствие. Холодная глыба приближалась с севера. Гигантский двадцатиметровый кархародон[ 3 ] медленно описывал незримый круг, прокачивая воду через жаберные щели. Только это и было причиной самого
3
В данном случае речь идет о представителе вида carcharodon megalodon, считающегося вымершим в конце третичного периода. Гигантские кархародоны достигали длины 30 метров и более.
Враг был совершенен. Уже миллионы лет назад он достиг эволюционного потолка… Две рыбы-прилипалы – самец и самка – извивались на фоне грязно-белого брюха. Лоцман скользил, будто привязанный, на расстоянии полуметра от корявой пасти, наводя гиганта на невидимую цель. И странное дело – тонкий пунктир воздушных пузырей тянулся за акулой…
Ни одна из морских тварей не осознавала, что происходит. Самец большой белой был единственным в стае, не поддавшимся общему неистовству. Его жертва приплывет к нему сама – ему было ОБЕЩАНО это. Тоже знак свыше? Во всяком случае, кархародон был голоден, как никогда в жизни. Так далеко остались тюленьи пастбища и так близко безумие! Он мигрировал от опустившихся под воду берегов Австралии, присоединился к стае возле бывших Соломоновых островов, пересек экваториальный пояс. Слишком часто всплывал на поверхность. Зачем? Он не знал даже этого. И вот он здесь, но его миссия еще не завершена. Это всего лишь эпизод на пути к неведомой цели… Постоянный контроль, поводырь, связь, которой нельзя было избежать, – разве мало причин для бешенства? Он действительно был бешеной тварью – но на крепкой цепи. И даже немотивированное поведение приобретало зловещий мотив…
Они сближались лоб в лоб. Встречная скорость достигала пятидесяти узлов. К чему приведет столкновение на такой скорости двух многотонных тел? Этого еще никто не знал… Кархародон распахнул пасть пошире, готовый раздавить что угодно – хотя бы челюсти кита-убийцы. Но в последний момент тот неуловимым движением ушел в сторону и врезался самцу большой белой в жабры…
(Иногда мне приходится использовать чужой опыт, всю мерзость, скопившуюся в моих мозгах, чтобы уцелеть. Так было и в этот раз. Я «навел» Лимбо на кархародона-носителя, и я же изобрел атакующий маневр, а это уже смахивает на искусное манипулирование двадцатитонной тушей.)
…Из жаберных щелей струями ударила жидкость, невидимая в темноте, зато имевшая ЗАПАХ. Акуле было даже не важно чей. От сильнейшего удара кархародон опрокинулся на спину. Его отбросило в сторону. Несколько раз он перевернулся вокруг продольной оси, окутанный кровавым шлейфом.
Косатка не дала ему прийти в себя. Челюсти кита вонзились в боковой плавник, вырвав его, а заодно и пятидесятикилограммовый кусок мяса вместе с прилипалой.
Но кит почуял не только кровь и мясо. Его пасть оказалась забита водорослями. Густой, почти сплошной сетью из водорослей. И еще обрывками сплетенных из водорослей канатов. Самцу почудилось что-то смутно знакомое…
Вытолкнув из себя эту массу, кит-убийца продолжал терзать врага. Распорол ему брюхо, разорвал желудок, из которого вывалились непереваренные кости. Самец большой белой изогнулся и задел челюстями налитый жиром живот косатки.
Кровь. Еще больше крови… Кит содрогнулся от боли. Кархародон тоже – но в пароксизме удовлетворяемой страсти к пожиранию. Кит не дал ему утолить голод.
Последовала
Неожиданно силуэт кархародона распался надвое. Самец-косатка не понимал, что происходит. Трепещущий организм устремился к поверхности, оставляя за собой бурлящий поток воды… и воздушные пузыри.
Издыхающий кархародон медленно погружался, перевернувшись вскрытым животом кверху. На всякий случай кит-убийца нанес еще один удар, вырвав ему жабры с неповрежденной стороны.
И вдруг кит ощутил взрыв боли в нервных клетках – боли, которая немедленно преобразилась в его мозгу в нечто большее. Это был искаженный мукой сигнал бедствия. Вопль отчаяния. «Воздух! Воздух!!!»
Самец содрогнулся так, будто сам задыхался. Но ведь он еще не нуждался в воздухе!
Тем не менее кит начал всплывать. Он догонял маленькое тело, отделившееся от акулы и неловко двигавшееся в чуждой среде…
И вот она – граница плотного и почти бесплотного. Жидкое зеркало. Текучий край мира. Сегодня не было этих жутких запредельных огней, сиявших над океаном. Только капли воды сыпались из мрака…
Кит всплыл на поверхность, с шумом выдохнул порцию зловонного воздуха и заскользил по кругу, выставив над водой хвостовой плавник. Внутри образовавшейся воронки появилось еще одно живое существо, неуклюже барахтавшееся, словно рыба с откушенным плавником. Тщедушное тело и мощнейшее излучение мозга…
Самец не стал его убивать. То, что существо скоро умрет, было так же верно, как то, что день сменит эту ужасную ночь. Приговор ему был подписан в ту самую секунду, когда оно заставило кархародона напасть на косатку.
Кит поплыл прочь от вопящего комка ужаса, бившего конечностями по воде. Он возвращался к своему стаду. Перед тем как нырнуть, самец почти целиком выпрыгнул из воды и вошел в нее по плавной дуге, чтобы доставить удовольствие союзнику. Он создал вокруг себя пенящийся поток, который смыл кровь и экскременты с сети, сплетенной из водорослей и канатов с регулируемыми петлями, опоясывавших его тело в трех местах…
4
В ту ночь спать уже не пришлось. Лимбо был ранен – не очень опасно, однако, кроме кожи и жира, слегка пострадали половые органы (оказывается, страх кастрации знаком не только мне).
Я отделался парой царапин, а также счастливым образом избежал контакта с акулой. В противном случае мог бы превратиться в освежеванную тушку. В результате столкновения меня швырнуло вперед, словно кусок засохшего дерьма из пращи. Хорошо еще, что я заранее ослабил петли корзины и вода смягчила удар… Когда кархародон задел Лимбо зубами, мне показалось, что металлические крючки выдирают из меня кишки и вонзаются в мошонку. (Кстати, я помню кое-что о крючках, гарпунах, китобоях…)
После схватки с акулами моя стая недосчиталась пятерых самцов, девяти самок, семерых детенышей. Мы потеряли загонщиков, кормящих матерей и две трети молодняка.
Что и говорить, это был страшный, подлый и хорошо рассчитанный удар, вполне достойный двуногого. Впрочем, я не уверен, что это именно двуногий кричал в темноте. И почему все произошло здесь и сейчас? Ведь время Противостояния еще не наступило. До Нового Вавилона оставалось три тысячи миль пути…
На исходе ночи косатки оплакивали погибших, наполняя пространство жуткими стонами, отгоняли уцелевших акул, искали отбившихся от стаи раненых китов и помогали им всплыть для вдоха. Пользуясь случаем, я доедал останки (какая все-таки вкусная штука – акулье мясо!). А потом мы продолжили свой путь на север.