Звери на улице
Шрифт:
Вот такая была эта маленькая ярмарка — шумная, пёстрая от разноцветно светящихся реклам, и Славе показалось, что бесконечная: он не видел конца павильонам — стреляющим, играющим, зазывающим…
И вдруг в сплошном немецком говоре услышал русские слова:
— Славик, вот встреча! С кем ты? А, Сима Петровна! А мы тут ещё видели наших!
Это были наши туристы.
— Кого видели? — спросила тётя Сима.
— Женщины наши из группы. Ася Сергеевна…
— Как в сказке! — воскликнула тётя Сима.
А Слава только успел
— Ох!
Один из наших туристов протянул руку куда-то вбок:
— По-моему, все они пошли туда, к тому вот балагану.
Тётя Сима схватила Славу за руку и решительно сказала:
— Пошли!
Пойти-то они пошли, но когда подошли, тётя Сима сказала:
— Это балаган не для нас.
— А почему? — спросил Слава и подумал: «Всегда так — что интересно, говорят: нельзя. Вот ведь какая очередь стоит. У других балаганов пусто — зазывалы одни надрываются: „Битте, коммен зи“ — „Пожалуйста, проходите“. А никто, между прочим, не заходит. А здесь, как у Кинотеатра повторного фильма, когда там идёт старая смешная картина с Игорем Ильинским».
— Ну, что насупился? — тряхнула его за плечо тётя Сима. — Ты же учился читать по-немецки. Читай…
Чудеса
Над балаганом была светящаяся вывеска. И хотя буквы были яркие-яркие, прочитать их — вернее, сложить в слова — было Славе не так-то легко. «Циммер» — «комната», это он понял. А вот первое слово никак разобрать не мог.
Пока он читал, люди всё подходили и подходили, и очередь в кассу уже загибалась за угол балагана. «Эх, — думал он, — не попасть нам сюда. А тут, конечно, интереснее, чем везде, и тут же, наверно, Ася Сергеевна. Она уж выберет себе местечко, где поинтереснее. Будь спок».
И только это он так подумал, как тётя Сима спросила:
— Прочитал?
— Прочитал.
— Что?
— Комната. А почему мне туда нельзя? Что я, комнат не видел?
— А ты первое слово прочитал?
— Нет. Хотя вот: шреклихе.
— А что это значит, знаешь?
Слава молчал. Что-то такое вертелось у него в голове. И будто не он, а кто-то сидящий в нём вдруг выпалил:
— Это — ужасное что-то. Хотя нет, нет — не ужасное. Это я придумал так просто.
А тётя Сима засмеялась:
— Ничего ты не придумал. Молодец, хорошо выучил немецкий язык. «Шреклихе» — это, конечно же, «ужасная» или «страшная». Это комната ужасов. Понял?
Сразу Слава не понял. Что это за комната, он не мог себе представить. Но само название как бы притягивало. Он с детства любил страшные сказки, а потом страшные кинофильмы: сидишь, смотришь на экран, а по спине как будто холодную воду льют. Так то в кино — на экране, видимость одна, а тут на самом деле…
— Тётя Сима, тётя Симочка…
— Не подлизывайся.
— Посмотрите, вот из этой комнаты люди выезжают на вагонетке и все смеются. Разве от страха смеются? Ну я прошу. Пожалуйста…
Тётя Сима взяла Славу за
«Ура!» — как бы про себя крикнул Слава.
Потом тётю Симу и Славу посадили в открытую вагонетку, вроде дрезины, и они с грохотом понеслись по рельсам в темноту.
В этой темноте они мчались со страшной скоростью, а вокруг выли и рычали какие-то звери, и казалось ещё, что кто-то громко хохочет и рыдает.
Слава сидел на мчащейся скамейке, прижавшись левым боком к тёте Симе, а правой рукой сжимал железные перильца. И вдруг впереди блеснул яркий свет, точно молния сверкнула. Блеск этот был мгновенный, но Слава успел заметить, что впереди рельсы обрываются и там зияет пропасть. Вот тут-то и завыла сирена.
Славе стало холодно, и в то же время он почувствовал, что пот стекает по шее за воротник и противно так льётся прохладной струйкой по позвоночнику. И ещё язык его стал каким-то сухим-сухим и совсем шершавым. Он хотел крикнуть и не мог…
Но в пропасть они не провалились: вагонетка со скрежетом, под визг сирены круто повернулась в темноте, и вдруг Слава увидел перед собой светящийся скелет. Он протягивал к нему костлявые руки и завывал, как вьюга.
Слава отшатнулся и увидел огромного спрута — тоже светящегося, который протягивал свои щупальца.
Говоря по правде, на этом спруте Славины страхи кончились. Он разглядел, что спрут этот резиновый, надувной, и сразу как-то до него дошло: «Нет, меня не надуешь». И когда потом из-за поворотов выскакивали черепа и черти, бабы-яги и какие-то полутигры-полульвы, Слава только старался разгадать, из чего они сделаны и как устроены. А бояться уже не боялся ни капельки…
Путешествие подходило к концу. Тётя Сима шепнула Славе что-то вроде: «Ну как?» — точно он не расслышал из-за грохота, визга, воя сирены и всякого такого… Но Слава уже понял, что вся эта музыка была записана на плёнку и теперь запись усиливали через рупор. И ещё он сообразил, что многие чудовища и чудеса были сняты на киноплёнку, а здесь их на какие-то секунды показывали на экранах и в спешке не разобрать было — кино это или взаправду.
Нет, ему не было ни страшно, ни весело.
Но почему же всё-таки смеялись все, кто выезжал из этой комнаты ужасов?
Слава думал об этом и о том ещё — встретятся ли они с Асей Сергеевной, поведёт ли она его в зоопарк и увидится ли он там со своим Мишкой, Мишенькой?
И в это время перед мчащейся дрезиной загорелся желтоватый свет уличного фонаря. Да, это был обычный уличный фонарь — не на экране, не декорация, а самый настоящий. Его, наверно, притащили сюда с улицы.
Под фонарём стоял пьяница: помятый цилиндр на затылке, спина белая, под глазом синяк, а нос красный, как свёкла.
Когда вагонетка проезжала мимо, Слава увидел, что это была не кукла, а живой человек, только разрисованный. Ну, в общем, как клоун.