Зверобои залива Мелвилла
Шрифт:
Пабло привык повиноваться штурману, и именно это спасло ему зрение. Он прекратил вой и, пока Билл его лечил, не издал ни звука. Вскоре португалец уже смог открыть оба глаза. Долгое время веки у него были красные и припухшие, но зрение не пострадало. Пока Раса возился с Пабло, Симон занялся Самиком. Он снял остатки моей повязки, хотя раньше и говорил, что она сделана неплохо, и, взяв щепку от старой лодки, наложил ему шину, под нее Рокуэлл пустил мою шерстяную фуфайку и, наконец, обмотал все это несколькими кусками паруса и тюленьей шкуры; с этого времени нога Самика начала прекрасно заживать.
Все принимали какое-то участие в этих операциях и, естественно, опять проголодались. А шторм крепчал, нагромождая все больше и больше льда на берегу. Место, где мы первоначально спрятали лодку, считая, что она там будет в безопасности, уже покрылось целой горой битого льда.
Двое эскимосов были у птичьей горы, но там все опустело: чистики улетели в море. Шторм
Мы вовсе не рассчитывали долго оставаться здесь и не запаслись лишней одеждой. Теперь, когда шел дождь и все мерзли, мы больше всего сожалели об этом. Так уж всегда получается - выходишь из дому в хорошую погоду и не думаешь, что она переменится.
Вскоре кончились дрова, запас моржового мяса был на исходе; наши гости жаловались на отсутствие табака, которого им недоставало больше всего. Но у нас ничего не осталось. До лета, когда должно было прийти судно, табака всегда не хватало, а в этом году его запас вообще был невелик. Шторм бушевал; казалось, что дождь никогда не кончится. Нам очень хотелось вырваться отсюда, особенно китобоям, которые с трудом переносили вынужденное безделье. Уже много дней они не знали, что с ними станется, когда пробьет их последний час, и переживут ли они следующий день. Китобои тешили себя надеждой, что уж если их действительно спасут, то они сразу получат горячую пищу, сухую одежду и готовую постель; накупят себе табаку, пива, спирта и отправятся на юг, как только пожелают. Несчастные пережили ужасное время и никак не могли представить, что все это приведет лишь к пребыванию на пустынном берегу холодного острова. Для них все это было страшным разочарованием.
Мне пришлось объяснить им мое положение. Я был единственным европейцем в Туле и жил со своей женой-эскимоской среди ее сородичей. Правда, я имел там факторию, но товаров сейчас в ней не было. Мой друг и товарищ по путешествиям датчанин Кнуд Расмуссен, настоящий владелец фактории, и я создали эту станцию, назвали ее Туле19, так как она действительно была самым северным населенным пунктом в Гренландии. Мы завезли туда немного товаров и продавали их, но у нас никогда не хватало их на год, чтобы удовлетворить потребности эскимосов. Они приносили нам шкурки песцов, а мы давали в обмен снаряжение и другие вещи, но дело было явно убыточным. Сейчас Кнуд Расмуссен отправился в Данию, чтобы раздобыть денег и выслать новые запасы. Я не сомневался, что он это сделает, но не надеялся, что товары дойдут до нас, так как состояние льдов в этом году оказалось необычным. Сам я веду крайне примитивный образ жизни, такой, как эскимосы, и ем такую же пищу, как они.
Все это я рассказал Расе и остальным китобоям, которые в свою очередь признались, что все, касающееся меня и моего образа жизни, казалось им непонятным и таинственным. Но уяснив себе положение вещей, они теперь хотят узнать, каким образом можно вернуться в цивилизованный мир. Все пятеро заверили меня, что очень благодарны за ту помощь, которую я им оказал, но их единственное желание - вернуться домой. У троих были жены и дети, и им вовсе не хотелось, чтобы их семьям сообщили, что пропавшие не вернулись на корабль. Поэтому все стремились поскорее попасть на остров Тома в заливе Мелвилла, то есть на условное место встречи, если кто-нибудь отобьется. Остров Тома спас многих китобоев. Вот почему пришельцы спросили меня, можно ли туда добраться и если да, то каким образом. Я объяснил им, что первая наша задача - выбраться с острова Саундерса, и я буду рад принять их у себя в Туле, если никакого другого выхода не будет; однако я предупредил заранее, что там им будет нелегко. Они должны быть готовы жить жизнью эскимосов, должны, как сумеют, помогать в охоте. Я и сам не хотел, чтобы китобои задерживались хоть на день дольше, чем это необходимо, потому что в лучшем случае они станут обузой. Поэтому я обещал, что отвезу их в Упернавик, как только можно будет передвигаться в собачьей упряжке. Оттуда мои подопечные смогут продолжать путь в Хольстейнборг, куда прибудут до прихода весной первого корабля из Дании.
Я сказал, что мы все рады им помочь, но также предупредил, что я женат на эскимоске и, значит, моя жена будет их хозяйкой. Я добавил, что они должны относиться к эскимосам точно так же, как всегда относился к ним Кнуд Расмуссен и я, то есть с большим уважением и без каких бы то ни было расовых предрассудков.
Американец Рокуэлл Симон ответил за всех. Он сказал, что они благодарны за помощь и гостеприимство, так как сам он поехал на север только в поисках приключений и уже сыт ими по горло. Его самое горячее желание - попасть домой и как можно скорее. Если я могу им одолжить лодку, они попытаются добраться сами. Раса с ним согласился - им всем, по его словам, не терпелось вернуться на судно. Семундсен смотрел на дело более практично. Если он не попадет на "Хортикулу", то боится, что его надуют, не выдав денежной доли, которую он заработал. А вот если им придется зазимовать в Туле, то когда же они окажутся дома?
Самое раннее - в мае, - ответил я.
Это слишком поздно, все китобои уже выйдут в море. Другими словами, остается только один выход - наняться на обыкновенную торговую шхуну, а это явно ниже достоинства китобоя. Нет, они должны обязательно добраться до дому! В этом у них нет разногласий.
Конечно, оставалась еще слабая надежда, что появится мое судно "Мыс Йорк", но при колоссальном скоплении льдов, которые наблюдались повсюду, надежда эта была весьма слабой. Если немного прояснится и проклятый зюйд-вест утихнет и покажется хотя бы небольшое пространство открытой воды, то, может быть, обещал я им, я смогу провести их через залив Мелвилла на юг в Тассиусак.
Мне самому хотелось попасть в тамошнюю факторию. Если наше судно так и не дойдет до Туле, то я смогу купить самое необходимое у нашего друга Серена Нильсена. Особенно мне недоставало спичек, и хотя Меквусак смеялся над нашей изнеженностью, я с большим трудом прожил бы без них. Еще я страшно нуждался в писчей бумаге, но об этом я и не осмеливался заикнуться при Меквусаке и других эскимосах. Да и разные другие запасы тоже не помешали бы. Возникал только один вопрос - будет ли в заливе Мелвилла открытая вода, по которой мы смогли бы добраться. Во всяком случае это путешествие связано с большим риском, и я не был уверен, стоит ли мне в него пускаться. Но если китобои зазимуют в Туле, это вызовет большой переполох. Ведь нам придется одеть их с ног до головы в зимние одежды, придется и кормить их, а кто знает, выйдут ли из них мало-мальски приличные охотники, когда им придется пользоваться нашими орудиями лова. Рокуэлл Симон, это мы сразу поняли, совершенно не знаком с жизнью в полярных районах. Чужестранцы могли доставить нам много неприятностей и другого рода - в Туле слишком мало женщин. Нельзя быть в полной уверенности, что мужья-эскимосы согласятся долго терпеть в своей среде присутствие пяти сильных мужчин. Я сказал им о своих сомнениях. Я не против, чтобы Семундсен перезимовал в моем доме. Он зимовал на Шпицбергене, на земле Ян Майена и в Восточной Гренландии. Томас Ольсен - датский капитан-китобой и за него тоже можно не беспокоиться, но вот трое остальных, как я опасался, причинят одни только неудобства.
Когда мы сидели и обсуждали, что лучше всего предпринять, раздался торжествующий возглас:
Сиглартупок!
– закричал один из эскимосов.
– Проясняется! Скоро ветер утихнет.
Он стоял на скале, но теперь и мы могли видеть то, что он обнаружил сверху. Особой перемены не наступило, однако ветер ослабевал. Дождь все еще продолжался, но, казалось, что облака в одном месте стали реже и небо светлеет.
Эскимосы решили тотчас же сниматься с лагеря. Они знали, что скоро наступит хорошая погода, и поэтому торопились разобрать наш "дом". Дождь перестал, и на небе появилось блеклое пятно, за которым угадывалось солнце. Мы доели остатки моржового супа и приготовились тронуться в путь. Лед все еще напирал, но мы знали, что сможем добраться до Туле в лодке, так как шторм сменился штилем. Лед должен разойтись. Мы спустили лодку на воду; к счастью, нашлось место для всех - пяти чужеземцев, семи эскимосов и меня.
Возвращение домой отняло у нас двенадцать с лишним часов; то есть вдвое больше, чем в то время года, когда не бывает льда. На обратном пути мы почувствовали совсем слабый зюйд-ост, а это предвещало, что вскоре льды начнут выходить из фиорда. Правда, нам каждую минуту приходилось вылезать на лед и тащить лодку волоком по льдинам; вообще мы находились значительно больше на льду, чем на воде. Те из нас, кто мог идти, насквозь промокли, отчасти потому, что вспотели, но больше из-за того, что по дороге не раз проваливались. Мы совершенно измотались, но когда увидели дома, то воспрянули духом и продолжали путь; особенно мы приободрились, когда заметили дым из трубы дома Навараны. Весь поселок встречал нас на берегу, и, когда мы причалили, дети подбежали к самой воде; женщины стояли группой поодаль, полные сознания собственного достоинства и с подобающим случаю безразличным видом. Они, конечно, давно заметили, что среди нас чужестранцы и, придерживаясь хорошего тона, были преисполнены важности. Моя молодая жена Наварана впервые в жизни принимала у себя чужестранцев и чувствовала большую ответственность. Самым важным делом было обеспечить их одеждой. Заботы о еде не причиняли особенного беспокойства. У нас имелось только мясо - его и приходилось готовить. А мяса вполне хватало. С местом для ночлега тоже не встретилось затруднений. Правда, кроме нашей кровати, у нас была только одна постель, но наверху, на чердаке, было просторно и там могли свободно разместиться четыре человека; а шкуры медведей и оленей служили мягкой подстилкой и безусловно хорошо сохраняли тепло.