Звезда мореплавателя(Магеллан)
Шрифт:
Пять дней армада плыла вдоль лесистого безлюдного берега, ища бухту для стоянки. Ветерок доносил к нам острые терпкие запахи чужеземных растений. Иногда долетали шумы, похожие на голоса людей. Чьи глаза следили за нами с берега? Что замышляли туземцы?
13 декабря нам открылась широкая красивая бухта. Высокие горы, заросшие густым лесом, толпились вокруг нее. Был день святой Лусии; именем этой святой командор нарек бухту [40] . Когда мы входили в нее, солнце пошло к закату и вода стала красной, как гранат. По 6агровой воде бесшумными белыми птицами плыли каравеллы.
40
Ныне бухта Гуанабара, где расположен город Рио-де-Жанейро. Впервые этот залив открыла экспедиция Америго Веспуччи 1 января 1502 года и
В предрассветной мгле на армаду обрушился тропический ливень. Пришлось бросить добавочные якоря, иначе нас могло выкинуть на берег. Так же внезапно, как начался, дождь стих. Без перехода, тотчас раздвинулись тучи, и засияло солнце. И мы увидели несущиеся к кораблям длинные узкие лодки, наполненные стройными нагими людьми. В волосах у них торчали яркие перья попугаев, тело пересекали белые и черные узоры. Они протягивали нам живых птиц, корзины фруктов, связки рыбы.
Кормчий «Консепсиона» Хуан Карвайо когда-то жил в этой бухте, отстав от португальской экспедиции. Он знал язык туземцев и был женат на женщине местного племени. С ним плыл юнгой его десятилетний сын. Собственно, благодаря знанию языка и местности Карвайо попал в армаду. Бывший работорговец, Карвайо был отвратителен даже внешне. Кривые ноги, сплюснутая голова с узким скошенным лбом, лицо перерезано шрамами и морщинами, бегающие глаза цвета желчи — все говорило о низменных страстях, коварстве и злобности. Как часто обманчиво впечатление от внешности человека, но и сколь верным оно оказывается порой! Давно уже нет в живых Карвайо; душа его, без сомнения, в аду, тело съедено черными рыбами океана, но ненависть переполняет меня при воспоминании о гнусном лице предателя.
Здесь, однако, он был полезен. Так и сказал мне Магеллан в ответ на выраженную мною неприязнь к Карвайо.
— Антонио, я не сомневаюсь, что этот человек продаст мать и отца, меня и себя самого хоть дьяволу, если сделка будет выгодной. Но, поразмыслив, я решил, что мне нужны и такие люди. Мы живем не среди ангелов, и, пока я держу Карвайо в руках, он принесет пользу армаде.
Жесткая трезвость, граничащая с цинизмом, прозвучала в его словах. Не могу сказать, чтобы новая грань в характере командора порадовала меня.
Меж тем матросы с разрешения Магеллана съезжали на берег, где начался бурный торг. Карвайо, зная обычаи местных жителей и их полное неведение об истинной стоимости вещей, составил особый справочник для обмена наших товаров на здешние. За гребенку туземцы охотно отдавали двух гусей, за рыболовный крючок или нож — пять кур, за зеркальце — двенадцать попугаев или такую большую корзину рыбы, что ее хватало на обед десятерым. Они, как дети, радовались кусочкам цветной материи, дешевым бусам или гвоздям. Я, не намереваясь в плавании заниматься коммерцией, не имел с собой товаров для обмена. Но и я увлекся, взял на берег колоду карт и за бубнового короля получил немедленно шесть кур. Наивность местных жителей была поистине поразительна.
Иное вознаградило меня. С разрешения командора я посетил туземную деревню. Она расположилась неподалеку от берега на широкой поляне. Меня восхитили огромные, искусно сделанные шалаши: в каждом проживало не менее ста семейств. Ни один дом в Европе не смог бы вместить такое количество людей. Правда, шалаши легче строить, чем дома, и все-таки нужно обладать неглупой головой и ловкими руками, дабы поставить такое жилище. Внутри шалаш разделялся циновками на отдельные комнаты. Там было чисто и прохладно; приятно пахли длинные волокнистые листья, свисающие со стен.
Я обратил внимание на сети, подвешенные к потолку.
Их насчитывалось по нескольку в каждой комнате. Оказалось, что это подвесные койки. Туземцы ловко прицепляли их в помещении или прямо между деревьями. Так они защищались от змей, насекомых, жары. Встав ото сна, снимали, сворачивали и клали в угол. Поэтому-то им не тесно в шалашах: ведь кровати их не загромождают. Туземцы называли сетки «амаке» [41] . Я записал это слово и за оставшиеся в колоде три короля выменял «амаке». Мне представилось, что эти нехитрые сооружения можно с успехом применить на судах: если их вешать к потолку, то в маленьком пространстве разместится много людей, и они станут гораздо меньше страдать от качки, чем лежа на полу.
41
Антонио Пигафетта пишет в своем дневнике: «Они живут в продолговатых домах, называемых „бойи“, и спят в хлопчатобумажных сетках „амаке“, привязываемых внутри этих домов концами к толстым брусьям». «Амаке» восточных южноамериканских племен (очевидно, племена, известные современным этнографам под именем «тупи», или «гуарани») — это сегодняшний гамак, который стал известен в Европе после открытия Нового Света. Особой популярностью он пользовался у моряков того времени, плававших на тесных и неблагоустроенных судах с небольшим числом кают.
У местных жителей на полях работали женщины. Мужчины охраняли их, охотились и ловили рыбу. Видно, много врагов было у этого племени, если пришлось оторвать мужчин от труда и превратить в постоянных воинов, а может быть, здесь виною были другие, нам неизвестные причины.
Однажды мы с Фернандо забрались на гору и пытались разглядеть окрестности. Дремучий, непроницаемый лес уходил к горизонту. Где-то в его дебрях хоронились народы и племена, чудовищные звери и реки, губительные для жизни, — неясные слухи о них со слов туземцев пересказывал нам Карвайо. С горы армада выглядела стайкой крошечных насекомых, присевших отдохнуть на лужице у края нескончаемого поля. Она казалась ничтожной у ног непроходимого материка. Но я с гордостью подумал, что порыв смелых душ сильней и значительней земных расстояний и препятствий. Нас уже пытались остановить тяготы судьбы и превратности людских отношений. Агент короля Мануэла предрекал, что мы не доплывем и до Канарских островов. Но мы у берегов земли обетованной, мы сильны и осторожны, наш командор тверд и спокоен, стихии отступили, отброшенные волей армады. В памяти прозвучали слова Магеллана: «Мы доплывем, Антонио де Викорати. Мы доплывем и сделаем все, что позволено человеку».
Мы простояли в бухте две недели. Перед нашим приходом была долгая засуха. Туземцы решили, что армада принесла с собой ливень, облегчивший им жизнь, и всячески старались нас задержать. Между прочим, они считали корабли живыми существами, а шлюпки — их детьми, которые, как гусята у гусыни, на ночь собираются под материнское крылышко. Мы так и не смогли их разубедить.
Вскоре, охладев к безделушкам, туземцы привели на берег толпу юношей и девушек и предложили менять их на топоры и копья. И тогда последовал ни от кого досель не слыханный приказ Магеллана. Он собрал совет капитанов и объявил, что под угрозой смертной казни запрещает покупку рабов. Капитаны пробовали возражать, говоря, что за каждым мореходом закреплено право работорговли и они не намерены от него отказываться. И тогда командор напомнил им, что они находятся на земле, принадлежащей королю Мануэлу, и что он, командор, дал их господину, королю Испании, слово соблюдать закон: не покупать невольников в землях, объявленных собственностью португальской короны, и не производить никаких насильственных действий, способных возмутить португальских хозяев края. Под конец Магеллан сказал, и это возымело действие:
— Неизвестно, хватит ли еды для команды. А уж кормить рабов мне и подавно нечем…
Так вот чем объяснялся приказ командора!
Армада уже готовилась поднять якоря, когда обнаружилось, что исчез Дуарте Барбоза. Он не пришел ночевать в каюту, и никто не знал, куда он делся. Обыскали берег на две лиги вокруг. Опросили местных жителей… Армада продолжала оставаться на месте.
Дуарте явился на третий день. Грязный, лохматый, он шел, распевая какую-то песню и размахивая тушей длинного жирного зверька с блестящей безволосой кожей. Это была его доля добычи. Ума не приложу, как он сумел договориться с туземцами, но Дуарте отправился с ними на охоту. Рыл вместе с воинами ловушки, ставил силки, сидел в засадах, а потом участвовал в праздничном пиршестве.
Ну и распекал же его Магеллан! Мало того, что Барбоза задержал армаду. Каков пример для других?
— Дуарте! — говорил Магеллан. — Ты брат моей жены. Однако в походе наши главные родственники — это Долг и Смерть. Я предупреждал тебя, шурин…
— Ты прав, командор, — переминаясь, глядя в землю, отвечал Барбоза. — Но ты не знаешь, Фернандо…
— Хватит болтать! — прервал его Магеллан. — Вахтенные! Вызвать кузнеца и заковать в кандалы ослушника!
Команда сбежалась смотреть, как заковывают Барбозу. Он, не теряя присутствия духа, шутил, подбадривал оробевшего кузнеца и даже помогал ему.