Звезда на одну роль
Шрифт:
В квартиру вошли в 13 часов 12 минут. Иван Арсеньев скорчился на медвежьей шкуре возле алого кожаного дивана в гостиной, напоминавшей музей антиквариата. Было три выстрела: в грудь, в шею и. уже как принято, модный контрольный за ухо. Этот последний, кстати, оказался лишним. Арсеньев перестал дышать уже после первого выстрела, поразившего сердце.
Увидев эти худые ноги в черных брюках, серебристых носках и начищенных до блеска туфлях, раскинутые по бурому медвежьему меху, увидев эту матовую, изящную руку, в агонии впившуюся в стеклянные медвежьи глаза, Колосов на мгновение ослеп. Словно петарда разорвалась перед ним или его
Участковый, тихо матерясь, названивал дежурному:
— Жмурик, накаркали. Вызывай группу, Саныч. Сегодня в ЭКО Голубев дежурит, учти. Он с Верой Петровной на выходные поменялся. Если он на обеде, звони домой, тут ему до нас хода десять минут. Ваш, что ль? — спросил он у Колосова с непередаваемой интонацией. — Чего стережете-то плохо? У нас своих, что ли, мало? Висяками вон завалились до крыши. Тяжкие все. Это-то висяк будет, а? Висяк?
Колосов молчал. Что он мог ему сейчас ответить? Петарда все не гасла, он ничего не мог разглядеть, не мог сосредоточиться. Все теперь летело к черту. Все умозаключения, все завязки. Его кто-то опередил. Арсеньев не был тем. Он был... Ну, кем он был? Кем? Кто теперь это скажет тебе, комиссар Шиманский, кретин ты недоразвитый?! Он не был тем, он не был Костюмером. Он никогда им не был! Ты ошибся, Никита Михайлович. Ты — круглый самонадеянный болван. Болван и бездарь.
Московские коллеги работали споро и дружно. Колосов чувствовал себя лишним. Но не уезжал. Не мог — словно гири на ногах, не сдвинешь.
Слушал, как неспешно журчали их голоса. По-видимому, убийца — знакомый погибшего: хитроумные и многочисленные запоры на двери не взломаны, аккуратно открыты самим хозяином. На столе бутылка коньяка — рюмок вот только нет. Не успели откушать или убийца забрал рюмки с собой, чтобы пальчики не оставлять.
Выстрелы с близкого расстояния. Соседи шума не слышали, нет? Однако три выстрела! Значит, либо спят крепко в выходной день, либо использовался глушитель. Да, скорее всего, глушитель. Марка оружия-Гири на колосовских ногах росли, росли, скоро ему уже казалось, что это не гири даже, а ядра Царь-пушки, прикованные к нему железными кандалами. Приехал Ковалев, приехали ребята из «убойного».
Шеф, говорят, звонил уже, ругался.
— И Панкратов звонил, — сообщил Ковалев тихо. — В курсе. Как узнает только! По каким таким каналам? Тебя требует совещаться.
Никита кивнул. Перед ним была ПУСТОТА. Такая пустая-пустая, как дырка от бублика. Провал. Полный. Надо начинать все заново. Только вот с чего? Все концы, завязанные на Арсеньеве, кто-то столь предусмотрительно обрубил.
Он брел к машине. Невидимые гири глухо бились о тротуар. Только он слышал эти удары, они совпадали с ударами его сердца. Разбитое сердце начальника отдела убийств. Разбитое вдрызг. Гири...
Ему вспомнилась Катина квартира на Фрунзенской. Балконная дверь за зеленой шторой и этот вот спортивный инвентарь... Ему ведь кто-то помогал все это время. Совался не в свое дело. Катя помогала... Катя... Что-то она игнорирует его. Информацию получила, любопытство насытила, и адье. Женская память коротка. Но ведь она тоже в курсе. Она кое-что знает по этому делу, о чем-то она ведь думает! Она...
Колосов повернул ключ зажигания нарочито энергично, чуть не сломал бородку. Вот так, дожили! Как христарадник с протянутой рукой — подкиньте кретину, подкиньте идейку! Но ведь надо же начинать все заново.
Он ехал к Панкратову с тем же чувством, с каким, наверное, Емельян Пугачев ехал на Болото на собственную казнь. Только у Пугачева была персональная клетка и ее дружно волокли битюги. А здесь.., здесь даже по сторонам нельзя было глазеть напоследок: автомобильное движение на том же самом Болоте при въезде на Каменный мост, несмотря на выходной, было ве-есьма интенсивным!
Глава 40
ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ САЛОМЕИ
Суббота началась бурно не только для Колосова. В десять утра, когда он звонил в квартиру Арсеньева, Катя названивала Мещерскому по телефону. Вчера вечером после посещения Холодного переулка она двинула прямо на Яузскую набережную.
Приятели по-прежнему обретались там: сидели в креслах и били грустные баклуши. Их реакция на Катино «Я у НЕГО только что была!» напоминала реакцию гоголевских персонажей на знаменитое: «К нам едет ревизор!»
— Ну зачем, зачем ты это сделала?! — скрежетал зубами Кравченко. — Я же просил тебя русским языком. Я САМ. Я...
— Он какой, Кать? — тихо спросил Мещерский. Она секунду подумала.
— Он.., он как сломанное дерево. Помнишь, у нас на даче клен на развилке? Сук еще грозой отломило. Так и он. Пополам переломленный.
— Клен ты мой опавший, клен позеленелый. — Кравченко закурил сигарету, затянулся. Катя воззрилась на него с недоумением: он же никогда не курил!
Мещерский сел рядом с Вадимом, спросил:
— Сравнение точное?
— Черт! Черт вас возьми с вашими аллегориями! Я его видел на сцене — в костюме, морда вся намазана, балахон шикарный, в золоте весь. — Глаза Кравченко сузились от злости. — Царек весь из себя в на воротах. Обо всем рассуждал, мораль читал. Сукин сын!
— А второй, этот Данила?
— Он там ноль, понял? Он просто робот, марионетка — швыряет свое копье в цель заданную. Убивает не он, Сереженька, убивает этот сукин сын, этот Игорюша. Ты ж его голоса не слышал: «Убить эту женщину!» Нет, это не театр, это...
— А остальные? Эта Иродиада, например? — не унимался Мещерский.
— Она только тень своего Ирода. Умная тень, во всем СОЛИДАРНАЯ тень. Любовница, наверное, ею подстилка.
— А Саломеи? Кравченко умолк.
— Считай, что я их не видел. Только грим, понимаешь? Лиц я их не видел, только одинаково раскрашенные маски. Они... Парень здорово играет, танцует — мертвого проймет. Он профессионально занимался балетом, это сразу видно. А вот девушка...
— Поедем, ну, поедем туда! Я звоню своим в тур-клуб. К черту РУОП, пусть. Заберем оттуда девушку. — Мещерский тянул Кравченко чуть ли не за рукав. — Он же убьет ее. Теперь, когда Катя так необдуманно поступила...
— Я необдуманно поступила? — вспылила та. — Да вы сами бездельники! Сидите тут, палец о палец не ударили и меня еще...
— Тихо. — Кравченко обнял ее. — Тихо, Катюша. Когда старейшины держат совет, малыши сопят в две дырочки. Нет, Сереж, ОН ее не убьет просто так. Я или ничего не понимаю, или он убивает.., не просто девчонок, нет, каждый раз он убивает именно Саломею, принцессу. Для него очень много значит эта пьеса. Это по всему видно: по их поведению, Залу Мистерий, музыке, декорациям — словом, всему этому дому. Он живет словно наполовину там и наполовину здесь. По логике вещей, он.., он должен попробовать еще раз.