Шрифт:
Художник Д. Бескаравайный
Научный редактор В. И. Кулешов
Часть первая
КАДЕТСКИЙ КОРПУС
1
В малолетнем
Встрепанный, съежившийся и казавшийся оттого еще меньше, Чижов дрожал и замирал в ожидании возмездия. Он был новенький, в корпусе жил всего вторую неделю и за все восемь лет своей жизни еще ни разу не попадал в такую тяжкую беду.
Дежурный гувернер Николай Семенович и корпусный эконом, суетливый и добродушнейший толстяк Андрей Петрович Бобров, по-корпусному — «старый Бобёр», произвели следствие и выявили кое-какие любопытные обстоятельства этой истории.
В таком большом городе, как Петербург, с его двухсотпятидесятитысячным населением, состоящим из лиц всякого чина и звания — высших и низших, свободных и крепостных, в этом человеческом муравейнике всякий слух, даже самый нелепый, обязательно находил себе доверчивых слушателей и усердных распространителей.
Разных слухов всегда ходило немало. Но в зависимости от государственных и политических обстоятельств они обычно приобретали некое общее направление и общую окраску.
В последние годы царствования Екатерины особой любовью пользовались истории о внезапных милостях и фантастических возвышениях и обогащениях. Во времена Павла I шептались не без тайного злорадства о падении и опалах знатнейших вельмож. Начало царствования Александра I внесло сумятицу в толки: все ожидали каких-то перемен, каких именно, точно никто не знал, но упорно твердили, что перемены эти имеют целью улучшение участи каждого россиянина — вещь, как это должно быть ясно всякому трезвому уму, совершенно невозможную, поскольку улучшение участи одного сословия может быть произведено лишь за счет ухудшения другого. И лишь после столь несчастного для русской армии и для России Аустерлицкого сражения и позорного, иначе его и не называли, Тильзитского мирного договора с Наполеоном, слухи вновь обрели генеральную, так сказать, линию, заключавшуюся в мрачном и безнадежном взгляде на будущее.
Одна такая нелепая выдумка, появившаяся на свет осенью 1809 года, и оказалась причиной разбитого стекла.
Началось все с того, что Ефим Миняев, кухонный мужик, служивший на кухне Первого кадетского корпуса, возвращаясь из гостей от приятеля — отставного солдата с Гончарной улицы, куда он ходил неукоснительно каждое воскресенье, по пути заглянул в трактир, что возле Сенной площади.
Был Ефим человеком общительным, всегда расположенным к приятной беседе и потому в трактире, заказав то, что возжелала его душа, тотчас же завел разговор с двумя приезжими мужиками, отмечавшими удачную торговую сделку. Новые знакомые оказались тоже людьми душевными и разговорчивыми. Они-то и открыли Ефиму тайну, которую правительство тщательно скрывает от народа, потому что при ее открытии может в государстве произойти великая смута и великое непослушание властям.
А тайна заключалась в том, что в ближайшие дни, самое большее через неделю, наступит светопреставление: по небу пройдет хвостатая звезда, заденет хвостом Землю, все, что ни есть на суше — города, деревни, все государства, —
В корпусе Миняев рассказал про звезду нянькам, приставленным к кадетам малолетнего отделения. Няньки обсуждали новость, не таясь от воспитанников, и таким образом разговор пошел по всему корпусу.
Самые младшие кадеты — пяти-шестилетние дети — ничего не поняли, старшие — пятнадцати-семнадцатилетние юноши, уже прослушавшие курс астрономии и поэтому знавшие, что появление кометы вовсе не опасно для Земли, — посмеялись над неуклюжей выдумкой. Но среди малолеток восьми-девяти лет, которым вскоре предстояло из малолетнего отделения переходить в полноправные кадеты и из малолетних курток с панталонами переодеваться в мундир, известие о страшной комете вызвало большое беспокойство.
Волнение нарастало с каждым днем. У всех оно проявлялось по-разному, в соответствии с его характером. Тихони притихли еще более, некоторые даже тайком плакали. Отчаянные, то есть те кадеты, которые поставили своей задачей участвовать во всех проказах и проделках и кого не страшило никакое наказание, дали полную волю своей отчаянности: совсем перестали учить уроки, бегали по коридорам, стучали ложками в столовой и дерзким смехом отвечали на угрозы дежурного воспитателя подвергнуть их за такое поведение наказанию.
И действительно, что такое в сравнении со всеобщим концом розги, карцер или оставление на праздники в стенах корпуса? Впрочем, они рассчитали, что до праздников комета уже придет, так что праздников никаких не будет.
Кадет Николаев, один из таких девятилетних малолетков, скорее все-таки верил слуху, чем не верил, но его собственная натура была сильнее всяких внешних влияний. Николаев отличался скупостью и предприимчивостью в разных делах, приносивших материальную выгоду. Он был в своем роде талант.
Еще не зная экономических учений о цене труда и прибыльности обрабатывающей промышленности, Николаев дошел до их понимания на практике. Он сшивал несколько листов бумаги, натирал их мелом, чтобы тетрадь казалась толще, и выменивал ее на бумагу, из которой выходило уже две тетради. Совершал он и другие выгодные для себя операции, объектами которых являлась разная движимая собственность кадет: перья, карандаши, краски, книги, получаемые из дому гостинцы и подарки.
Так вот, этот Николаев, смекнув, что материальные ценности ввиду надвигающейся катастрофы должны упасть в цене, затеял аферу даже помимо своей воли, так как все-таки допускал возможность близкого конца света.
Недавно он получил посылку из дому, и у него еще оставались от нее конфеты и сушеные фрукты.
Вечером в спальне Николаев громко объявил:
— Всех угощаю конфетами! Берите, господа!
Это было так неожиданно, что никто к нему даже не подошел.
Николаев принадлежал к числу жмотов, которые не делились с товарищами домашними гостинцами. Но обычно жмоты все-таки сознавали, что поступают плохо, стыдно, и старались съесть свои лакомства тайком. Николаев же никогда не таился. После ужина, когда все кадеты находились в спальне, он аккуратно расстилал на тумбочке салфетку, раскладывал еду и, ловко орудуя ножичком, ел спокойно, не спеша, с удовольствием и неколебимым сознанием своего права. Его не смущал завистливый или просящий взгляд и не тревожила собственная совесть. Получить что-нибудь у Николаева можно было только купив или выменяв, и это знали все.
— Что же вы, господа, угощайтесь! — призывал Николаев. — На что мне это теперь? Ведь нынче ночью комета все унесет. И это теперь не надобно, — добавил он и смахнул на пол с подоконника, возле которого стояла его кровать, свои тетради, карандаши и, главное, хорошенький альбом для рисования, который никак не относился к учебным пособиям и потому в глазах кадет представлял более цены.
— А правда, господа, на кой черт все это? — подхватил один отчаянный и тоже кинул на пол свои тетради.