Звезда-полынь
Шрифт:
— А завтра съедутся удальцы со всех сторон в Карочун! Покажут смелость, да доблесть, да отвагу, да силушку молодецкую! Если рода княжеского или боярского или купеческого или воинского — быть мужем Марье моей да Марфе лучшим из лучших…
Я уж ожидал, что добавит: "И о Ясногорке договоримся на будущее". Не сказал. Забыл, должно быть.
Идем обратно, к бабке, Лют себя странно ведет, все тревожится, сам не свой.
— Чтоб дочерей родных как на базаре выставляли, какими-то играми решали, за кем им всю жизнь
— В любом царстве-государстве, где дочек больше двух, — осторожно отвечаю я.
— Неправильно это!
— Ишь ты как заговорил, Лютич! Утром вроде о таком не думал, тоже на царевен поглядеть хотелось… Лют! — осенило меня. — Лют, ну ты даешь!
— Замолчи! — рыкнул Лют, все догадки мои укрепив.
— Лют, ну это же прям как в песнях! Да не смотри так, я не про твою боевую говорю! Про другие! Ну, когда баяны выплетают — мол, полюбилась красна девица, да ясну соколу, да добру молодцу!
— И что ж делать теперь? — за голову схватился Лют. Вот уж страшный Кощеев воин, лиходей и все такое — а что сердце горячее с ним сделало!
— Ну что делать, что делать, — пожал я плечами. — Иди завтра, удаль свою показывай. Род какой?
— Воинский. Потомственный.
— Вот видишь, как все хорошо. У меня вот дед плотником был, отец полжизни в дружину царскую пробивался.
Смотрит, смотрит на меня Лют, да как взвоет.
— Светояр, друже, да я Кощеев воин! Я Кощею, заклятому врагу Гордея, служу!.. И потом, не хочу я Марью неволить, не дело это… вот кабы сама пошла, а не из-за состязаний этих…
Серьезно-то все как. Не люблю я эту серьезность. Наверное, по мне заметно.
— Да кто ж за такого молодца не пойдет? — подбадриваю его, а он упрямый и погрустневший, даже Зореслава заметила — все охала, мол, что невесел, буйну голову повесил?
— А что, бабка, нет ли у тебя тулупчика какого старого? — спрашиваю я у нее тихонько.
Зореслава кивает.
— Что задумали, окаянные? — спрашивает добродушно.
— Потеху, — мрачно отвечаю я, думу думая.
Друга-то выручать надо.
Значит, сговорились мы с Лютом быстрехонько. Утром в город на заре вошли. Я тряпки какие-то у бабки Зореславы взял, в них обрядился, тулуп напялил наизнанку вывернутый, бороду вчерашнюю испачкал и покрепче привязал, шапку на глаза надвинул, к ней еще и пакли какой-то приладил, чтоб на глаза падала, сам весь в пыли да грязи изгваздался.
Пошел прямо к терему Фомы, где царь с семьей остановился. Благо, забора нет, а со стражей как-нибудь разберусь.
Лют поблизости схоронился, а я встану, да как заору! Стража сбежалась, а я давай бегать, голосить, чушь какую-то нести, кусаться, от стражи отбиваться — а силушки-то мне не занимать!
Лют уж на что мрачен был, в затею не верил, а и то, думается, посмеялся.
— Безумный, безумный! — кричат вокруг, народ
Лют тем временем должен был пробраться в терем и с Марьей своей поговорить — очень я надеюсь, что этой встречи одной им хватит.
Бегал я по двору, бегал — стражникам уже и ловить лень стало, видят, что вреда от меня нет, а смех один, смотрят. Вдруг раз — вижу, что сам царь вышел, не иначе как на шум. Я остановился.
— Кто таков? — спрашивает Гордей.
— Шут! — говорю спокойно. — Лицедей! Смотри, царь-батюшка, всех людей твоих заставил поверить в безумство свое.
Сощурил царь глаза, засмеялся, рукой махнул.
— Хорош! Только грязен. Пойдешь ко мне в скоморохи?
— Вот еще не хватало! — вырвалось, не сдержался. Царь брови сдвинул грозно — я наутек, издалека уже прокричал:
— Не мое это дело, царь-батюшка! Я еще на воле погуляю, народ посмешу!
А за воротами меня уже Лют ждет идолом каменным.
— Ну что, — спрашиваю, тулуп тяжелый да жаркий стягивая, — поговорил?
— Поговорил, — кивает друг. — Сказал, что против ее воли не пойду. Если не мил, сегодня же из города уеду.
— Ну, это ты погорячился. А она что?
— Улыбнулась, — солнышком засиял грозный богатырь. — Сказала, что с ней никогда такого… никогда так… что она…
— Это можешь не говорить, — остановил я, а то Лют так до вечера заикаться будет. — Значит, все хорошо?
— Значит… Только батюшка ее против будет.
— Из-за Кощея?
— Да… Яр, а Яр! А ведь Марья и тайком уйти согласная!
Только вздохнул я. Поворчал:
— Вот так и сворачивают с тропы добра да света добры молодцы…
— Да ведь любовь… Яр, разве это дело не доброе? Хотя я и сам могу…
— Конечно! Сам! Ага…
— Согласен, друже? — веселится Лют.
— Должен будешь…
Ладно, чего уж там, хватит воров ловить, пора и самому что-нибудь своровать. Царевну там, например, вместе с другом умыкнуть. А то все либо герой, либо бродяга — надоело!
Как собрались мы темной глухой ноченькой, да с Кощеевым воином, да царевну Марьюшку красть…
Леший, не так порядочные сказания начинаются!
Кому там царевну уже обещали — это не суть, Лют-то все равно посильней самого сильного из здешних будет. Марья, умница, окно открыла, светец зажгла и оделась, ждать села. Мимо стражи пробрались — половина спала после пьянки знатной, что на играх еще началась. С бабкой Зореславой еще вечером попрощались, чтоб не заподозрила чего (отговорку-то придумали, почему на ночь глядя едем, что надо "чтоб солнце в глаза не светило", мудрецы), я коня и волка за стеной городской оставил в месте условленном. Марья вниз веревку из простыней скинула. Ишь ты, а я все — мышка да мышка! И впрямь чувства с людьми чудеса творят! Веревка коротковата оказалась, да Лют, конечно, словил.