Звезда в хвосте Льва
Шрифт:
– Хорошо. Я это учту. Так что насчет нас с тобой?
– Я на пять лет старше.
– Не набивай себе цену.
– Я далеко не красавица.
– Это все?
– И, главное, как я уже сказала: я люблю другого.
– А мне на это наплевать! Я подозреваю, что ты меня, таким образом, завлекаешь. Если отбросить эмоции, ситуация выглядит так: молодого красивого актера опекает малопривлекательная редакторша кинокомпании. Должность не слишком завидная, к тому же редакторша на пять лет его старше. И каковы ее шансы, если она решила заполучить его в свою
– Блестяще! – похвалила Рара. – Я тебя недооценила. Нет, Ромашов, ты не глуп. Ты умеешь манипулировать людьми. Тебя стоит опасаться. Поэтому лучше уж я буду с тобой спать. Но давай обставим это как-нибудь красиво? Как у тебя с романтикой?
– Так же, как с литературой. Я много читал, но мало что понял.
– Хорошо, едем!
– Куда?
– Ко мне домой.
– Это и есть романтика?!
Она рассмеялась в ответ своим странным смехом. Он уже начинал понимать, что особенного в этом смехе, чего в нем больше. Определенно, безумия. Когда речь идет о любви, о сексе, или о том, что еще называют траханьем, в Раре появляется эта опасная сумасшедшинка. Ему стало не по себе.
– Ты боишься? Или ты передумал?
– Нет, отчего же?
– А твой муж дома? – спросил он, когда они уже ехали в лифте.
Рара жила на последнем этаже, под самой крышей, и все время, смеясь, говорила, что крыша эта постоянно течет. Все в ответ почему-то улыбались. Хотя, какой тут намек? На ее неверность мужу? На бесконечные романы, о которых Раевич не может не знать?
– Я не знаю, дома он или нет, – улыбнулась Рара. – Для тебя, для того, что у нас с тобой будет, это не имеет никакого значения.
Лифт вдруг дернулся и встал.
– Дом старый, у нас постоянно что-то ломается, – равнодушно сказала Рара, и вдруг принялась стаскивать с него футболку.
– Что ты делаешь?!
Она пошарила за спиной и нажала кнопку вызова диспетчера.
– Слушаю вас… – проскрипел динамик через минуту.
В этом момент Ромашов стоял уже и без штанов, а Рара медленно опускалась перед ним на колени.
– Говори… – велела она.
– Что говорить? – сдавленно спросил он.
– Говорите: что случилось? – надрывался динамик.
– У нас… лифт… встал…
Рара тихонько рассмеялась.
– На каком этаже?
– Понятия не имею! – выдохнул он.
– Какой подъезд? – допытывалась диспетчерша.
– Сука! – выругался он. – Что ты делаешь?!
Динамик потрясенно замолчал.
– Как это выключить? – простонал он, шаря рукой по панели с кнопками и попеременно нажимая их все.
– Чем вы там занимаетесь? – сообразила диспетчерша.
– Мы трахаемся! – громко сказала Рара, освободив на секунду свой рот.
– Хулиганы! Я милицию вызову!
Ромашов попытался оттолкнуть эту безумную женщину, которой пришло в голову здесь и сейчас заниматься сексом, но в этот момент лифт дернулся и поехал вверх. Ромашов представил, что вот сейчас они остановятся,
– Не надо бояться, мальчик, – сказала Рара, поднимаясь с колен и тыльной стороной ладони вытирая мокрый от спермы рот.
– Это ты называешь романтикой?! Я понял: ты просто хочешь от меня избавиться!
– Я хочу, чтобы ты перестал бояться. Тебя слишком заботит мнение о тебе других. А я ищу тебя самого.
Лифт остановился. Когда они вошли в квартиру, ее муж оказался дома.
«Она с самого начала это знала!» – потрясенно подумал Ромашов.
Все происходящее вызвало в нем ужас и отвращение. Поэтому первое, что он сделал: пошел в туалет. Склонившись над унитазом, он подумал:
«Все, что было в нем чистого и честного, весь его внутренний мир, взлелеянный им с такой любовью, в мгновение ока рассыпался под этим ударом судьбы на миллион осколков…»
«…в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения…»
Эта фраза к делу не имела никакого отношения, как Журавушкин вскоре понял, но он все равно повторял ее про себя раз за разом: «в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения». Потому что сам Аркадий Валентинович находился сейчас именно в таком состоянии.
Сначала разволновалась его секретарша. Да так, что Журавушкин едва узнал свою спокойную и рассудительную Алису, когда она, задыхаясь, влетела в его кабинет:
– Там… там… там…
Щеки у девушки пылали, язык от волнения заплетался. «Если там, в приемной, не папа Римский, я съем свой галстук», – невольно усмехнулся Журавушкин.
– Ко мне посетитель?
– Да! – выдохнула Алиса.
– Но, насколько я помню, о встрече я ни с кем не договаривался.
– Аркадий Валентинович, я вас умоляю! – она сложила ладони домиком и посмотрела на него, как смотрит маленький ребенок, который выпрашивает дорогую игрушку. Его разобрало любопытство.
– Хорошо, пригласи, – кивнул он.
Обрадованная Алиса выбежала в приемную. Дверь вскоре вновь распахнулась и секретарша Журавушкина, пятясь в кабинет своего босса и нарушая, тем самым, субординацию (да что там! вообще хамство!), вся пылая, залепетала:
– Проходите, пожалуйста… Вот сюда… Сюда…
Едва взглянув на вошедшего, Журавушкин понял, в чем тут дело: в кабинет вошел ее Бог. Андрей Ромашов собственной персоной. В жизни он оказался еще лучше, чем на экране, хотя обычно бывает наоборот. Но к Ромашову это не относилось. Он был высок ростом, чего экран передать не мог, волосы растрепаны, а не прилизаны и налачены, и это ему шло гораздо больше. И вообще, на два тона ниже, то есть, без яркого грима, Ромашов смотрелся гораздо привлекательнее. Человечнее, что ли, а не как картинка из глянцевого журнала. Может быть потому, что от природы он был ярким брюнетом и, будучи загримированным, казался злодеем? Каким-то злым и жестким. Сейчас же он был мягким и до боли несчастным. Поэтому Алиса и прослезилась.