Звезда в тумане(Улугбек. Историческая повесть)
Шрифт:
— Ты лжешь, дервиш! Никогда не поверю!
— Трудно поверить. Остается думать, что правитель всего Мавераннахра сделал это для высшего государственного блага. Не себе же забрал мирза Улугбек сокровища, которые ты добыл мечом в славнейшей из славных битв? Он забирает украшенные золотой чеканкой и сиамскими лалами [30] сабли, драгоценные сосуды, ларцы с жемчугом, забирает отнятые тобой у врага мешки с серебряными теньгами [31] , малиновый бархат, сафьян и шагрень — и все это не себе, он отдает твою военную добычу государству… Наверное, брату твоему, мирзе Абд-ал-Азизу, поручит он распорядиться всем этим имуществом.
30
Лал — драгоценный камень.
31
Теньга —
— Не бывать этому! — Абд-ал-Лятиф вскочил на ноги. — Это разбой! А против разбоя есть только одно средство — меч!
— Против отца? — с преувеличенным испугом прошептал калантар.
— За свое право! Что велел передать шейх?
— Шейх Ходжа Ахрар, мудрость его велика и святость его беспредельна, сурово отнесся к фирманам Улугбека. Он не пытался, подобно мне, недостойному, оправдать мирзу. Он осудил его. С тем и послал он меня к вам. Ходжа Ахрар сказал нам, что вы, сиятельный принц, надежда ислама, и потому накшбендии не могут стоять в стороне, когда с вами поступают несправедливо, тем более что неправое дело творит, — калантар понизил голос и почти неслышно выдохнул: — кафир [32] .
32
Кафир — неверный.
— Что ты сказал?!
— Это не я сказал, мирза. Так говорит Ходжа Ахрар, великий пир, благочестивый старец суфийский. Я только тень его. Он же давно называет Улугбека кафиром, ибо только неверный может смеяться над кораном и нарушить законы шариата. Другие же шейхи говорят, что Улугбек — шайтан и богохульник.
На миг, на какой-то мелькнувший миг сердце мирзы сжалось. Разве не он, Улугбек, дал тебе жизнь? Имя и гордую кровь тимурида? Или не он пришел на помощь, когда враги заточили тебя в крепостную башню? Может, кто-то другой назначил тебя правителем богатой области и прекрасного города, который не устают воспевать поэты? Не ты ли плоть от плоти его, и разве Герат не часть державы его? Почему же и не распорядиться ему этими сокровищами и деньгами, если сын плоть от плоти его? Почему бы и славу его не отдать другому, если тот, другой, тоже плоть от плоти его? Пусть же делает он, как считает нужным, ибо печется не о благе своем. Пусть непонятны его пути и высоки неведомые цели. Доверься ему, и будет благо. Если же постигнет его неудача, оплачь ее вместе с ним, ибо ты сын — плоть от плоти его, и его неудача — твоя неудача.
Но так краток был этот миг сомнения, так неглубок тоскливый укол в сердце, что мирза не захотел к ним прислушаться.
— Говорят, что таких сокровищ, которые собраны тобой в башне, мирза, никогда не видели даже на рынках Багдада и Дамаска, — сказал калантар, огладив бороду.
— Не даешь мне забыть мое унижение, дервиш? Зря стараешься. Я ведь и так не забуду.
Принц взял обеими руками чашу с густым самаркандским вином и стал пить, захлебываясь, жадно, как истомленный путник, добравшийся до колодца в пустыне.
Быстрые черные струйки сбежали по его запрокинутому подбородку. Частыми каплями сорвались они с куцей бородки и лениво расплылись вишневыми пятнами на белом шелке халата.
— Когда приходит хамр [33] , уходит хилм [34] . Коран предостерегает нас против вина.
— Поучаешь меня?
— Я только тень ишана. Святой человек, легко читающий Книгу судеб, словно заглянув в чашу Джамшида [35] , видит в вас будущего государя.
33
Хамр — вино.
34
Хилм — разум.
35
Чаша Джамшида — легендарная чаша, которая якобы открывала будущее.
— Какого государя?
— Мусульманского государя. Такого, каким был дед ваш, благочестивый Шахрух. И он воздерживался от вина, как подобает мусульманину.
— Он воздерживался и от управления страной, предоставив это моей властолюбивой бабке Гаухар-Шад-ата и вам, почтенные муллы, улемы и калантары. О, Тимуру вы не указывали, что ему пить: кумыс или вино! Слышишь: я буду править сам!
— У каждого свой путь в небе — у кречета, сокола и орла. Молодой орел взлетит еще выше, чем Тимур — повелитель вселенной, а нам останется лишь целовать его сверкающий след. Но пока… Не от вина я хочу уберечь будущего владыку мира, а от дурной молвы. Пусть пьет на здоровье, если разум его остается ясным. Не надо лишь чашу свою выставлять напоказ. Вот опять ваш отец Улугбек-Гурагон. Весь Самарканд и вся Бухара только и говорят о его изумительном саде. У всех на устах этот Баги-Мейдан, раскинувшийся у подножья холма Кухек. Там мирза отдыхает от трудов земных и ночных звездных бдений. Там он пишет свой зидж [36] , богомерзкую книгу о звездах. Нет, наверное, человека, который бы не видел его там с чашей в руке. Разве так надлежит государю являть свой лик перед чернью?
36
Зидж — собрание таблиц, атлас.
А сотрапезники правителя? Не каждый амир или визирь попадает в тот раю подобный сад.
— Зато нищие поэты, всякие неотесанные горланы и богохульники там первые гости, — усмехнулся Лятиф.
— Не гости — хозяева! И конечно, все эти его звездочеты — астрологи и математики. Без них он и шагу ступить не может. А они-то и есть первые богохульники. Если поэты только издеваются над верой и прославляют вино, то эти его мауляны всерьез отрицают — прости мне аллах эти слова! — бытие самого аллаха и вечную жизнь пророка его Мухаммеда. И должен сказать тебе, мирза, народ этим очень обижен. Так разве правильно будет, если и мирзу Абд-ал-Лятифа станут видеть у мехов да кувшинов с вином? Не секрет, что у нас в Самарканде свободнее смотрят на мирские утехи, чем в других государствах пророка. Все немного грешны, все охочи до сладостной влаги, веселящей сердце. Но пусть народ видит, что молодой государь чтит религию, на которой стоит государство. Ныне, когда правитель Самарканда преступает запреты ислама, нарушает обычаи, это особенно важно. Пусть поэты читают стихи у фонтанов, пусть струится вино и под чинарами пляшут обнаженные пери — кто б поставил все это в вину Улугбеку? Но его разговоры о боге, о звездах, о мирах во вселенной, эта обсерватория — капище зла! Тут сливается все воедино. Если ж ты, молодой государь, своей жизнью дашь пример почитания корана, все преграды падут перед тобой.
— Это кто говорит: ты или шейх?
— Я только тень.
— Что же, придется послушаться тени… Но скажи, калантар: как исполнится предначертание старца, если отцу наследует брат мой, Абд-ал-Азиз?.. Да и сам отец не так еще стар. Дед мой Шахрух и прадед Тимур жили дольше. Или старец считает, что я должен обнажить меч против отца и брата?
— Святой пир не считает так. Жизнь Улугбека священна для Абд-ал-Лятифа. Хотя, если дело касается истинной веры, коран разрешает любые поступки. Зеленое знамя пророка оправдывает и возвеличивает любое деяние. Сын-мусульманин — ответчик за душу кафира-отца. Так что здесь никаких я препятствий не вижу. Но, повторяю, суфийский старец в своей доброте не считает мирзу Улугбека кафиром закоренелым. Пусть Улугбек совершит очищение, отправится в Мекку, замолит грехи, пусть потом он безбедно пирует с друзьями в саду. Накшбендии не хотят никаких крайностей. Просто раз Улугбеку нужно время, чтобы позаботиться о своей душе, пусть дела государства вершит другой… молодой, к тому же законный наследник и старший сын. Посмотрим, что будет дальше. На все воля аллаха.
— И кто посоветует Улугбеку позаботиться о своей душе? Я? Или, быть может, ваш старец?
— Стечение обстоятельств, в котором умный читает волю аллаха. Улугбек не любит войн. Он не стремится умножить свои земли, как делал Тимур. Он хочет жить в мире с соседями, предаваясь пирам в Баги-Мейдане и ночным наблюдениям звезд. Но если его задевают, если кто-то посягает на границы его Междуречья, он отправляется в поход. Неважно, побеждает ли Улугбек врагов своей рукой или руками других, может быть, более достойных, важно — он побеждает. Пусть в глазах народа он нечестивец, непонятный мудрец и все такое… Улугбек победоносный государь, и этого у него не отнимешь. Напротив, понимая, что на этом держится его власть, Улугбек сам не упускает случая урвать чужой славы. Доказательство тому последний его фирман… О, если бы народ узнал, кто на самом деле является победителем при Тарнабе!.. А еще лучше, если бы этот неведомый народу победитель еще раз проявил свою доблесть. Заставь этот молодой лев бежать войска Улугбека, с того бы в один миг слезла фальшивая позолота чужой славы. Тогда бы самаркандцы сами прогнали этого нечестивого звездочета, и у него появилось бы время подумать о душе. Но, к сожалению, это невозможно. Благородный лев не пойдет на отца, он для этого слишком высок сердцем, а может быть, недостаточно благочестив. Так что и думать об этом нечего… Хотя можно найти достойные средства, которые не запятнают великую цель. Если как следует поразмыслить…
— Поразмыслить? И что же, старец ничего не придумал? Не хитри, калантар.
— Шейх Ходжа Ахрар мне поручил быть твоим проводником, мирза. Я должен все продумать и обо всем позаботиться, но для этого мне нужно всегда быть при молодом государе, стать его тенью, оставаясь при этом и тенью пира, потому что без накшбендиев нам ничего не достичь.
— Что могут накшбендии?
— Черновик Улугбека, содержание второго фирмана его — это дело накшбендиев, всемогущих и всепостигающих. Я бы многое открыл тебе, мирза, но для этого не настало еще время. Не все подвластно накшбендиям. Душа Улугбека и твоя душа им неподвластны. Но могут они многое. И верь в чистоту их помыслов. Они хотят, чтобы процветала держава Тимура и вместе с ней истинная вера. Они хотят видеть в столице Мавераннахра великого мусульманского государя и желают ему счастья и долголетия. И чтобы все это стало возможно…