Звездная месть

Петухов Юрий Дмитриевич

Крузербильд отряхнулся, приподнялся с колен – и в нем сразу высветилось что-то прежнее, богатырское, молодецкое, несмотря на весь его жалкий и потрепанный вид спившегося неудачника. Длинные сальные волосы колыхнулись тяжелой гривой, на обтресканных синих губах заиграла еле приметная улыбка.

– Станцию прикрыли, – сказал он почти нормально, будто приходя в себя. – А меня бросили тут, Дил!

– Ага, признал, паскуда! – Бронкс подошел вплотную и хлопнул Крузербильда по плечу.

– Да вроде и впрямь ты, – неохотно согласился тот. – В прошлый раз он меня здорово напугал, я все помню.

Дил сразу замахал своими огромными черными

лапами с множеством золотых перстней на каждом пальце.

– Не надо, не надо ничего вспоминать, а то ты меня совсем запугаешь, – быстро заговорил он, – давай-ка собирайся, некогда мне с тобою лясы точить!

– Чего? – удивился Крузербильд. – Собирайся? Неет, Дил, мне некуда идти отсюда, у меня теперь ни кола, ни двора. На старушке Земле я всем должен, мне там не резон засвечиваться. А болтаться по иным местам тяжело будет, отвык я от болтанки этой, да и мерещатся всякие все время, понимаешь? Вон он!

– Где?! – машинально переспросил Дил и обернулся.

Никого у него за спиной не было.

– Они хитрые-е, – как-то замысловато пояснил Крузербильд, – я их тоже долго не мог увидать. А потом увидал!

Дилу Бронксу припомнилась его славная конюшня на славном Дубль-Биге, припомнился пьяный Гуг, припомнилась Таека, превратившаяся вдруг в пантеру... Лоб сразу намок, капельки пота побежали по щекам. Не приведи Господь! Нет! Нет!! Бедный Крузя! Но Иван дважды сказал: «Хука тащи сюда живым или мертвым!» Про Крузю он так не говорил. Почему? Парень надежный, проверенный, надо будет – в огонь полезет. Парень... уже за сорок, а выглядит на все восемьдесят. Дил Бронкс, не верящий ни в черта, ни в Бога, мысленно вознес молитву: да, ему страшно повезло, страшно! уж он-то знал, он видел все своими глазами – все друзья, вся братва десантная будто проклята была, кто не погибал в чужих мирах, тот спивался или сходил с ума, влипал в жуткие истории, превращался из сверхчеловека в тряпку, в дерьмо. Его Бог миловал! Серж Синицки чокнулся по-тихому. Хук с Крузей спились, Гуг связался с мафией, по нему каторга плачет, Ивану мерещатся какие-то негуманоиды, армады, вторжения и прочая чушь. И почти все такие – десятки, сотни ребят из их Школы. Нет, им всем надо было погибнуть на Сельме, или на Гадре. Они бы погибли героями. Ведь те, кто сложил там головы, остались в памяти как герои. А кто они?! И так быстро! Что такое сорок-пятьдесят лет – четверть жизни! А они выдохлись, они вымотали себя, износили свои сердца, и никто не хочет им помочь!

– Ладно, пошли, – повторил он тихо, – по дороге я все объясню.

– Две недели назад, – признался Крузя, – я вылакал последнюю бутыль, припрятанную Хуком. Ты прав, мне тут больше не хрена делать.

– За две недели мог бы и оклематься, – недовольно пробурчал Дил.

– Я тоже так думал, – огорченно выдохнул Крузя. Он взял из гибкой лапы подбежавшего кибера плоский пакетик с водой, надкусил, надорвал, плеснул себе в горло.

Потом с неожиданной злобой пнул кибера ногой. – А ты вали отсюда, нежить! Не разберешь, понимаешь, кто на самом деле, а кто мерещится!

– По-моему, ты отходишь, – довольно заметил Дил. – А беззащитных бить нехорошо, нашел на ком злость срывать! – Он уже забыл, как сам поддал бедолаге, обреченному на долгое прозябание в заброшенной заправочной станции с непонятным названием Эрта-387.

По дороге, волоча Армана-Жофруа дер Крузербильда-Дзухмантовского к шлюзовой камере, Дил Бронкс подумал, что сперва того следовало бы хорошенько помыть, почистить, побрить и постричь. Но на Эрте ничего такого уже не было. Эрга постепенно превращалась в кусок железа, носящийся меж звездами, в ржавый метеорит, падающий в бездонную Черную Пропасть.

Но с Эргой и Крузей все ясно. А вот где теперь искать Хука Образину?!

* * *

– Ребята тосковали без тебя, Гуг, – со слезой в голосе выдавил Крежень и глотнул водки из стакана. На Ивана он не глядел, будто и не узнавал его, будто и не знаком с ним вовсе, будто и не было дикого ночного налета, перестрелки, драки из-за мешка... Иван тоже помалкивал, он ждал своего часа.

– Ладно, это я слыхал, – недовольно протянул Гуг Хлодрик, поскреб щетину на подбородке и уставился на Седого в упор. – Где Лива?

– Клянусь, Гуг, не знаю! – ответил нахохлившийся Крежень. – Мы делаем одно дело...

– Одно? – переспросил с насмешкой Иван.

Крежень не шевельнул бровью.

– Мы делаем одно дело, Гуг, – повторил он, – и ты меня знаешь.

– Знаю, – согласился Хлодрик. – У меня была крепкая, надежная банда, Седой. Парни отменные, один к одному... Была! Мы провернули столько дел и делишек, что любому синдикату нос утрем! Мы держали в своих лапах половину Европы! А где сейчас банда? Где мои ребята?!

– Все на месте, – вяло ответил Крежень, – кроме тех, кого списал Господь Бог!

– Все! – забрюзжал Гуг. – Да не все! Ты распустил их! Это не банда! Это не единый кулак! Это мочалка, Седой! И я тебе повторю еще, ты мне за все ответишь!

Крежень полез в карман кожаного плаща, вытащил здоровенный пистолет с инкрустированной изумрудами рукоятью, с силой приложил его к поверхности стола, убрал руку.

– Можешь пристрелить хоть сейчас, – сказал он тихо и обиженно.

– Ну нет, Седой, – Гуг смахнул пистолет на пол, – я сам решу как и когда отправить тебя к черту на рога, понял?!

– Понял, – Крежень нагнулся, поднял пистолет, сунул в карман.

Никто на них не обращал внимания. Большая часть посетителей этого кабака была уже в хорошем подпитгш, а те, у кого в глазах пока не троилось, глядели на молоденькую стриженную наголо девицу в черной маске. Ни сцены, ни подмостков в кабаке не было, и девица выделывалась прямо перед столиками, перепрыгивая из ряда в ряд, выгибаясь кошкой, плотоядно оглаживая свои же бедра и беспрестанно тряся выкрашенными в алый цвет голыми грудями. Чуть выше коленки, прямо по сиреневому узорчатому чулочку вилась розовая лента, а на ней крепился плетеный кошель. В него бросали монеты и бумажки, не забывая после этого ухватить девицу за голую грудь или ляжку, а то и за обе выпуклости сразу. Девица пела что-то нервное и чувственное, акустическая система была вделана прямо в браслеты на ее тоненьких ручках.

Пела она неплохо, почти без фальши. Но когда какой-то босяк похлопал ее по заднице, не бросив монеты, девица, не моргнув глазом, врезала ему в челюсть своей изящной туфелькой, прямо золоченым кончиком... Босяка уволок биороб. Девице долго хлопали, выражая поддержку, теперь денег бросали вдвое, втрое больше – от облапивших ее прелести рук не было ничего видно, но девица лишь призывно хохотала, разжигая страсти тех, кто не успел до нее дотянуться. Иван подумал, что она очень недурно зарабатывает, раз в сто побольше самого шустрого и грамотного работяги, правда, наверняка, делится с кем-то.