Звездные гусары

Хаецкая Елена Владимировна

Полковник промокнул лицо платком с толсто вышитым вензелем.

– Делайте как хотите, на ваши риски, – сказал он наконец, отдуваясь, – но с первым же рейсом она отбывает на базу.

– Хорошо, – произнес ротмистр и поклонился, ничуть не взволнованный.

Ольга Ивановна между тем с интересом осматривалась по сторонам.

Пейзаж здесь был по преимуществу серый, серыми были и строения, и палатки – там, где не выросли еще дома; словом, не на чем глазу отдохнуть, разве что на господах офицерах, среди которых уже распространилась весть о чудесном

явлении.

Желая поскорее увидеть дочь г-на Страхова, многие изыскивали себе неотложные дела в том районе, где находился ротмистр, и скоро уже Ольга Ивановна была изучена всесторонне. Господа офицеры нашли, что фигурка у нее прелестнейшая, чуть полноватая, но при такой гибкой талии и таких очаровательных локотках это, скорее, достоинство. Личико у нее было круглое, глаза как нарисованные – в салоне девицы Мордасовой любительницы макраме назвали бы их “кукольными”. Что до губ, то их кокетливый бантик взорвал сразу несколько сердец.

Когда ротмистр Страхов устроился в своем новом доме, господа офицеры быстро взяли привычку в свободное время прохаживаться мимо оконца, где имела обыкновение просиживать Ольга Ивановна с рукоделием в ожидании папеньки. Они останавливались поодаль, но так, чтобы Оленька могла их видеть, и принимали различные изысканные позы, какие диктовал им мундир.

Даже я (продолжал свой рассказ Егошин) грешным делом весьма много тренировался, чтобы предстать перед Оленькой в наиболее выгодной позиции, а именно – отставив левую ногу и чуть согнув правую, с левой рукой, свободно висящей вдоль тела, и правой, небрежно касающейся талии. Эта фигура лучше всего смотрится, если стоять вполоборота, вот я и высчитывал оптимальный угол обзора, вертясь перед зеркалом. И многие мои товарищи убивали досуг на то же самое.

Однако Оленька ни на кого из нас не смотрела, потому что с первого же дня ей глянулся поручик Маханев. Этот платонический роман развивался в строжайшей тайне и оставался для всех неизвестным до тех самых пор, пока Оленька вдруг не выглянула к нему из окна и не приманила его к себе, махнув перчатками.

Робея и зарумянившись, поручик Маханев приблизился к окну.

– Почему это никто со мной здесь не разговаривает? – спросила Ольга Ивановна.

Маханев опустил глаза и молчал.

– Отвечайте! – приказала Ольга Ивановна.

Маханев сказал:

– Из вежливости.

– Хороша вежливость! – засмеялась Ольга Ивановна. – Я тут со скуки умираю, а вы только ходите взад-вперед – и хоть бы один нанес визит.

– Господин ротмистр занят либо отдыхает – после перелета с Земли это обыкновенное дело, очень утомительно на Варуссе, – сказал Маханев, замирая и не веря собственному счастью.

– Ну так навестите меня!

– Это неудобно – вы девица, – сказал Маханев.

– А ведь верно, – отозвалась задумчиво Оленька и закусила нижнюю губу (от чего Маханев едва не лишился сознания и даже вынужден был ухватиться рукой за край окна, чтобы устоять). – При мне ни одной дамы не состоит, кроме папенькиного денщика, но эта дуэнья во всякий день пьяна и

не может считаться блюстителем моей нравственности. Так что же нам делать?

– Не изволите ли прогуляться, Ольга Ивановна? – предложил Маханев, от восторга как бы деревенея.

– Охотно.

И Ольга Ивановна вышла из дома, закутанная в шаль и чрезвычайно чопорная с виду.

Мы провожали их завистливыми взорами; да ничего не поделаешь – в той ситуации, в которой очутилась Ольга Ивановна, выбор неизбежно должен был оставаться за дамой! Во всяком случае, никто из нас не мог бы объявить, что она избрала недостойного: Маханев всегда слыл добрым малым и отличным товарищем. Одно только это нас и утешало.

Они взяли за обыкновение гулять по часу в день, после чего Ольга Ивановна, бережно водворенная обратно в родительские хоромы, под присмотр денщика, вновь принималась за свое рукоделие либо за хозяйственные хлопоты.

Скоро уже весь полк с замиранием сердца следил за их отношениями. Мы переживали этот роман, как трепетная мать не переживает первое чувство своей дочери, и от всей души желали Маханеву счастья. Наверное, единственным, кто ничего не знал о любви Ольги Ивановны, был ее отец.

И вот однажды мы услыхали выстрелы, доносившиеся как раз с того места, где прогуливались Маханев с Ольгой Ивановной. Не раздумывая и не сговариваясь, мы бросились туда. Более всего мы боялись, что незамиренные варучане учинили очередной набег и первыми жертвами их жестокости стали наши дорогие влюбленные.

Картина, однако, совершенно неожиданная предстала нашим взорам. Ольга Ивановна стояла с лучевым пистолетом в руке и, залихватски прищурив глаз, стреляла в цель, а Маханев поблизости только поправлял ей руку, если она дурно целилась, или одобрительно кивал. Лучевик свистел и хлопал при попадании, свежие отверстия в мишени дымились, а Ольга Ивановна улыбалась все более весело.

Маханев произносил озабоченным тоном:

– Локоток тверже, Оленька… Тверже…

Когда мы подоспели, новый луч прорезал воздух, и мишень вспыхнула – Оленька слишком резко провела лучом. Заметив нас, она опустила пистолет и приняла суровый вид. Маханев же изобразил все так, словно мы попали на обыкновеннейшие учения, и даже как будто обрадовался.

– Вы чрезвычайно вовремя, господа! – воскликнул он. – Ольга Ивановна сейчас же покажет вам свои успехи.

Она посмотрела на него так, словно одновременно и удивлялась, и забавлялась, а затем хлопнула в ладоши.

– Пусть господин Егошин повесит новую мишень! – сказала она. – Я желаю удивлять.

Что ж, стреляла она и впрямь недурно: может быть, не вполне метко, но уверенно и не без решимости. Все мы показали наш полный восторг и дружной компанией проводили Ольгу Ивановну к дому, где она обитала с отцом ее.

Этот случай послужил поворотом в отношениях Ольги Ивановны с Маханевым; через два дня поручик Маханев официально просил руки Ольги Ивановны у ротмистра Страхова.

Тот несколько удивлен был столь скорым развитием событий.