Звёздный десант
Шрифт:
— Сержант, эта туника слишком велика. Мой командир сказал, что ему кажется, будто я несу на себе палатку.
Он посмотрел на одежду, но не притронулся к ней.
— Действительно?
— Да. Я бы хотел другую, более подходящую.
Он не шелохнулся.
— Я вижу, тебя нужно образумить, сынок. В армии существуют только два размера — слишком большой и слишком маленький.
— Но мой командир…
— Не сомневаюсь.
— Но что же мне делать?
— Ты хочешь совета? Что ж, у меня есть свеженькие — только сегодня получил. Ммм… вот что сделал бы я. Вот иголка. И я буду настолько щедр, что дам тебе целую катушку ниток. Ножницы тебе не понадобятся, возьмёшь бритву. Ушьёшь в талии,
Сержант Зим, увидев результат моего портняжного искусства, буркнул:
— Мог бы сделать и получше. Два часа в свободное время.
К следующему смотру мне пришлось делать «получше».
На протяжении шести недель нагрузки росли и становились всё изнурительней. Строевая подготовка и парады смешались с марш-бросками по пересечённой местности. Постепенно, по мере того как неудачники выбывали, отправляясь домой или ещё куда-нибудь, мы уже могли относительно спокойно делать по пятьдесят миль за десять часов. А ведь это приличный результат для хорошей лошади. Отдыхали на ходу, не останавливаясь, а меняя ритм: медленный шаг, быстрый, рысь. Иногда проходили всю дистанцию сразу, устраивались на бивуак, ели сухой паёк, спали в спальных мешках и на следующий день отправлялись обратно.
Однажды мы вышли на обычный дневной бросок без пайков и спальных мешков на плечах. Когда мы не сделали остановки для ланча, я не удивился: уже давно научился припрятывать за завтраком хлеб и сахар. Однако когда мы и в полдень продолжали удаляться от лагеря, я начал размышлять. Так или иначе, но все молчали, твёрдо усвоив, что глупые вопросы здесь задавать не принято.
Мы остановились ненадолго перед тем, как стемнело, — три роты, за несколько недель уже изрядно поредевшие. Был устроен смотр батальона: мы маршировали без музыки, в тишине. Затем расставили часовых и дали команду «вольно». Я тут же посмотрел на капрала-инструктора Бронски. Во-первых, с ним всегда было легче общаться, чем с другими, а во-вторых… во-вторых, я чувствовал, что несу некоторую ответственность. Дело в том, что к этому времени я уже стал новобранцем-капралом. Эти детские шевроны ничего не значили — разве что давали возможность начальству пилить меня и за то, что делал сам, и за то, что делали мои подопечные. Тем более, что потерять эти нашивки можно было так же быстро, как и приобрести. Зим старался поскорее избавиться от тех, кто был постарше, и я получил нарукавную повязку с шевронами за два дня до того, как командир нашей группы не выдержал нагрузок и отправился в госпиталь.
Я спросил:
— Капрал Бронски, что всё-таки происходит? Когда просигналят к обеду?
Он ухмыльнулся:
— У меня есть пара галет. Могу с тобой поделиться.
— Нет, сэр, спасибо. (У меня у самого было припрятано галет гораздо больше: я постепенно учился жизни.) Обеда вообще не будет?
— Мне об этом тоже никто ничего не сказал, сынок. Однако кухни в пределах видимости не наблюдается. Если бы я был на твоём месте, я собрал бы свою группу и прикинул, что к чему. Может быть, кто из вас сумеет подшибить камнем зайца.
— Значит, остаёмся здесь на всю ночь? Но ведь мы не взяли с собой скаток?
Его брови буквально взлетели вверх.
— Нет скаток. Но разве нельзя ничего придумать? — Он задумался на секунду. — Ммм… ты когда-нибудь видел, как ведут себя овцы в снежную бурю?
— Нет, сэр.
— Попробуй представить. Они жмутся друг к другу и никогда не замерзают. Глядишь, и у вас получится. Или можно ещё ходить, двигаться всю ночь. Никто тебя не тронет, если не выбираться за посты. Будешь двигаться не замёрзнешь. Правда, к утру слегка устанешь.
Он снова ухмыльнулся. Я отдал честь и вернулся к своей группе. Мы стали обсуждать положение и делиться продуктами. В результате мои собственные запасы сильно оскудели: некоторые из этих идиотов даже не догадались стянуть что-нибудь за завтраком, а другие съели всё, что у них было, на марше. В итоге на каждого пришлось по несколько сушёных слив, что на время успокоило наши желудки.
Овечий метод сработал. Мы собрали весь взвод — три группы. Однако я никому не стал бы рекомендовать такой способ сна. Если находишься снаружи, один бок у тебя замерзает, и ты лезешь куда-нибудь в гущу, чтобы отогреться. Но когда лежишь, сжатый другими телами, соседи то и дело норовят толкнуть локтем, положить на тебя ноги. Всю ночь тела понемногу перемешиваются по типу броуновского движения, и всю ночь приходится менять своё положение: ты вроде не бодрствуешь, но и не спишь. Кажется, что ночь длится сто лет.
Мы были разбужены на рассвете уже ставшим привычным криком:
— Подъём! Быстро!
Призыв к подъёму инструкторы убедительно подкрепляли своими жезлами…
Затем, как всегда, занялись гимнастикой. Я чувствовал себя ледяным изваянием и совершенно не представлял, как смогу при наклоне дотянуться до носков ботинок. Но дотянулся, хотя это и было довольно болезненно.
Когда отправились в обратный путь, я чувствовал себя совершенно разбитым. Видно было, что и другим не лучше. Один Зим, как всегда, был подтянут. Кажется, ему даже удалось побриться.
Мы шли к лагерю, солнце уже ощутимо пригревало спины. Зим затянул старые солдатские песни и требовал, чтобы мы подпевали. Под конец запели нашу «Польку капитана-десантника», которая как бы сама собой заставила ускорить шаги и в конце концов перейти на рысь. У сержанта слуха не было, и, судя по всему, он старался искупить этот недостаток громкостью. Зато Брэкенридж оказался довольно музыкальным парнем, его голос, несмотря на ужасные крики Зима, не давал нам сбиться с мелодии. Песни здорово поддержали нас — каждый почувствовал себя немножко нахальнее.
Но пятьдесят миль спустя ни один из нас не находил в себе ни нахальства, ни дерзости. Прошедшая ночь казалась очень длинной. У дня же вообще не было конца. Тем не менее Зим отчитал нас за то, что мы неряшливо выглядим перед вечерним смотром, а несколько человек наказал, потому что они не успели побриться за те десять минут, которые у нас были после прихода в лагерь. В тот вечер несколько человек решили уволиться.
Раздумывал и я, но так и не сделал этого — быть может, причина покажется глупой, но на моём рукаве ещё сверкали шевроны, и никто их не снимал. В эту ночь нас подняли по тревоге в два часа. Однако вскоре я смог оценить уютное тепло и комфорт сна среди нескольких дюжин моих товарищей. Через двенадцать недель меня сбросили чуть ли не голого в пустынной местности в Канадских скалах, и я должен был продираться через горы сорок миль. Я проделал всё, но на каждом дюйме пути не уставал проклинать армию.
Я даже не был так уж плох, когда добрался до конечного пункта. Два встреченных мною зайца оказались менее проворными, чем я, и голод отступил.
Благодаря этим зайцам я оказался к концу более одетым, чем вначале: сделал себе какие-то допотопные мокасины из шкурок. Удивительно, что можно сотворить при помощи плоского камня, если у тебя больше ничего нет под рукой. После своего путешествия я пришёл к выводу, что мы сильно недооцениваем своих пещерных предков. Другие проделали такой же путь. Другие — это те, кто не уволился перед тестом на выживание, а решил попробовать. Благополучно прошли все, кроме двух парней, которые погибли в скалах. Нам пришлось вернуться в горы и потратить тринадцать дней на то, чтобы разыскать погибших. Тогда мы и узнали, что десант никогда не бросает своих, пока есть хоть малейший шанс на надежду.