Звездный огонь
Шрифт:
«Внимание, — прогудел за ухом бесплотный голос курсового компа, — потеря связи с ретранслятором. Переход на спутниковый сигнал. Ожидаемая задержка в передаче — около трех десятых секунды».
Оставалось только клясть себя за недогадливость. Конечно, на планете не было плотной сети летящих над самой ионосферой спутников — только обычная корона из пяти-шести стационарных над экватором, высоко-высоко, между орбитами первой и второй луны, чтобы период обращения совпадал с долгими локальными сутками. Когда радиосигнал, будто челнок, снует между поверхностью и высокой орбитой, о прямом обмене данными не может идти речи. Канал передачи виделся мне абсурдно тонкой нитью. То есть видеосвязь исключалась на ближайшие часы —
Впрочем, оно и к лучшему. Фуга не заменяет мозгу отдыха. Можно было запросить у колониальной администрации полное досье на Новицкого — уплотненный вариант от Адита Дева показался мне недостаточным, — но я решил отложить это до возвращения. Заглянул в экран: материковые высоты кончались, местность опять уступами сходила вниз, в серо-бурые каменистые россыпи, сцементированные окаменелым илом. Это значило, что коптер еще не достиг низких широт, где регулярные бури стачивали все на своем пути, вплоть до горных хребтов. Пораженный внезапной мыслью, я хмыкнул — а как получилось, что пик Сикорского еще не превратился в холмик? Пришлось заглянуть в планетографическую справку. Похоже было, что дранг-бури в масштабах планетарной истории — явление недавнее и захваченная ими полоса постепенно расширялась. Потоки наждачной пыли разъедали камень. Мне представилась мастерская какого-нибудь китайского камнереза, с бесконечным трудом прорезающего шелковой ниткой кусок нефрита: туда-сюда, туда-сюда… В пределах десяти градусов от экватора бури уже проточили изрядную борозду, до самого морского дна, а рожденный эрозией песок все сыпался в соседние низины. Еще сотня-другая миллионов лет, и барханы покроют планету до края полярных шапок.
Мне пришло в голову, что энергии для подобного преобразования требуется колоссальное количество. И дает ее здешняя горячая звезда. Любая планета в конечном итоге есть солнечная машина, но в случае Габриэля ее устройство дало фатальный сбой. Силы, способные в других условиях поддерживать жизнь, методично перемалывали камень.
Вздохнув, я откинулся в кресле и, наказав секретарю привести меня в сознание на подлете к цели или при первом же вызове, подбавил в кровь наркотиков. Если даже по возвращении мне придется сдавать память на анализ, никакая комиссия меня не упрекнет.
Розовый туман, заволакивавший сознание, рассеялся, когда солнце, вслед которому мчался коптер, изрядно поднялось над неровным горизонтом. Ландшафт внизу был пустынен и дик; изломанные черные утесы, с высоты похожие на мозаику из щебня, полузасыпал ржавый песок, мешаясь с пепельно-серой солью. Кое-где отблескивали лужи пересыщенного рассола, обросшие валунами. Кратеров не было — в этой части полигона опыты не начнутся еще лет триста. В стороне маячили уже обточенные эрозией две плосковерхие гайоты. А впереди из-за края мира, из горнила белопламенных небес, вставала черной тенью неимоверная гора.
По мере того, как я приближался к пику Сикорского, тот странным образом казался все меньше — наверное, из-за масштабов. Сознание воспринимало как гору только ту часть пика, что находилась выше коптера, основание же сливалось для меня с неимоверной пустошью сухого океанского ложа. Мы огибали потухший вулкан с юга, заходя на закатный, более крутой склон.
С помощью секретаря я наложил на видимое изображение карту-схему, отметив на ней маршруты обоих институтчиков — синяя и зеленая змеи петляли где-то в стороне, — и самого Сайкса: алая нить прямо передо мной. А заодно — место предполагаемой посадки, приближавшееся до дрожи быстро.
Приземление мне не запомнилось: болтало страшно, всё моё внимание занимали попытки утихомирить вестибулярный аппарат, никак не отзывавшийся на подавляющие импульсы. Экран не показывал ничего, кроме бешено скачущих в белом мареве камней, небо и склоны мешались противоестественной мозаикой.
Стоило распахнуться люку, как горло у меня перехватило. Я зашарил по ящичкам и отсекам в поисках респиратора; маска нашлась в пакете с устрашающей надписью «Открывать только в случае аварии». По мне, набор для выживания был на борту совершенно излишним. Когда коптер терпит аварию в стратосфере, не поможет никакой парашют. Если взрыв крыла-фюзеляжа не разнесет кабину в пыль, то остатки машины уйдут в камень на два метра. Проверено опытом.
Я неуклюже спрыгнул с развернувшейся под ноги лесенки на землю. Сердце кольнуло нехорошим предчувствием, будто, как в дурном сенз-фильме, от толчка скала может расползтись по трещинам, словно подтаявший лед, и я вместе с коптером покачусь с крутого склона в поле тяготения, уступающего земному всего на семнадцать процентов. Глупость, конечно. Будь уступ ненадежен, автопилот не выбрал бы его для посадки. Кроме того, скала уже выдержала напор огненного столба, от которого до сих пор потрескивали разогретые камни.
Если верить карте, до предполагаемого места гибели Сайкса-младшего оставалось всего шестьсот тридцать два метра. По прямой. Ближе посадить коптер просто не удалось. Я глянул вниз с обрыва, туда, где подмаргивал мне алый огонек — начало маршрута, — и содрогнулся. Конан Сайкс добирался до места гибели трое суток. Почти без сна, на стимуляторах, пытаясь обогнать конкурентов. Мне, возникни такое желание, хватило бы пары минут на взлет и посадку.
А еще я понял одну вещь и содрогнулся снова. Сейчас меня с цивилизацией связывал только коптер. Без ретранслятора в нем я не смогу даже позвать на помощь. Ближайший наблюдательный бункер — в тысяче километров… или двух неделях пешего пути. Без надежды найти пищу и воду, зато с изряднь!ми шансами натолкнуться на формы местной жизни, для которых я представляю собой — нет, не закуску, а флягу с лимонадом. Если кто-то не хочет, чтобы я продолжал расследование — я не вернусь с пика Сикорского.
Вот так становятся параноиками.
Я поплотнее запахнул полы куртки — симпатическая застежка опять барахлила — и, прихватив с собой горсть водяных трубочек из распакованного НЗ, побрел через пустошь в сторону ущелья. Умом я понимал, что следовало прихватить с собой химдетектор — в конце концов, я прилетел сюда ради того, чтобы проверить подручных Адита Дева, — но волочить неподъемный ящик по незнакомой местности не хотелось совершенно.
В мелкие трещинки набился рыжеватый песок. Кое-где его кучки сливались, образуя причудливые лужицы. Я обратил внимание, что здесь совсем нет ветра. Обжигающий сухостью воздух едва шевелился, не в силах сдвинуть и пылинки. В отсутствие влажности воздушные массы движутся лениво и почти предсказуемо. И славно — потому что за мной стелился низко над землей неоседающий след ржавого праха. Статическое электричество напитывало воздух, угрожая закоротить нагревательные волокна в ткани костюма, и я, поморщившись, отключил комфорт-программу.
Вершины пика отсюда было не разглядеть, даже край плато, окружавшего центральный конус, скрывали утесы. Чем дальше я отходил от коптера, тем сильней преследовало меня ощущение, будто я свалял дурака, отправившись в пешую прогулку по горам. А когда ущелье открылось передо мной, я окончательно удостоверился в этом. Спуститься по склону без альпинистского снаряжения и страховки представлялось мне невозможным. Интересно, а как справились ребята равата Адита? Пройдясь вдоль края обрыва, я нашел четыре, несомненно, искусственных отверстия в камне, полузабитых пылью. Должно быть, здесь вбивали костыли, чтобы спустить на канатах увесистый короб детектора.