Звездолет, открытый всем ветрам (сборник)
Шрифт:
Салли Гриндель поглядела через Кассандрино плечо и — увидевши Джо — испустила радостный взвизг.
— Я так и знала! — сказала она. — Я знала, что он вернётся! — Она побежала по ступенькам вниз и на улицу, в одном халате и чулках, схватила его в объятья и повалила на землю. — Я так и знала! Я так и знала!
Джо обнял её, и они лежали посреди улицы рядом с его саквояжем.
— А что у тебя с глазом? — она только тут заметила повязку.
— Я тебе писал. Ты что, не читала?
— Я потеряла шифр, — сказала она.
— А. Ну… случилось это в Кале, пока мы дожидались отплытия «Юкатана»; я
К этому времени Джо рассказал Салли и своим постоянным покупателям про своё путешествие, до того момента, когда он добрался до Канкуна и сбежал с корабля. Оттуда он быстренько поездом, а потом автостопом — у последнего водителя вся машина была замусорена интеллектуальными комиксами, бутылками яблочного сидра и сушеными человечьими головами, — и наконец прибыл в Балтимор, штат Мэриленд, под самые двери Общества Часовых Дел Мастеров.
— Такие большие, бронзовые двери, — он рассказывал, — и пара вот такенных дверных молотков. Я беру по молотку в руки…
— И красотища же там…
— У солнца кончился завод, и оно встало, когда я шёл через Альпы. Ну, я его поднял и положил в саквояж, и вот я его достаю и показываю этим самым членам Общества. Можете его починить, говорю. «Ах, конечно-конечно». И не успел глазом моргнуть, как уже колёсики внутри крутятся и тикают, как сто тысяч жуков…
— Ну, я его и принёс домой.
И вот Джо достаёт солнце из саквояжа и показывает Салли и прочим.
— Что скажете, разве не красотища? — спрашивает.
И все согласились. Чего там, и правда красотища.
И они переименовали свой город и его дивную гавань в Гелиополис Гидальго.
Джо снова открыл «Под каблуком», и мистер Джеффрис купил себе новые ботинки. После закрытия Джо с Салли вышли в заднюю аллейку, и опять Салли села на ящик — доставшийся ей на память из-под апельсинов Иеронима Босха — и взяла ступню Джо себе на колени. О чём они говорили? О Ряпе, но совсем недолго.
— Правда, хороший был пёс?
— Правда, правда. Пёс был замечательнейший.
— Я так рада, что ты вернулся, Джо.
— И я рад, — сказал он.
И они посмотрели вверх на звёзды и стали слушать, как все корабли в гавани собираются на ночь вместе, от часа прилива до часа отлива.
Песнь детей в паучьих тенетах
Перидо, шаман в грязно-белом балахоне, краской вывел знак на своём шалаше: спираль, символ грядущих перемен. Его соплеменники умели привораживать перемены. Теперь они все стояли вдоль тропы, уводившей его, и благословляли его в дорогу.
Тропа вела к пролому посреди черной земли. Из него подымался пар, подобный дыханию чудища на холоде; шаман ступил ему в пасть и начал спускаться в подземный ход. Дошедши до конца, он достал складную лопатку и начал рыть.
Только свеча отбрасывала неверные тени вокруг.
Лопатка ткнулась в твердое, в засыпанную землей дверь, и шаман принялся расчищать её. Затем он поднял свечу, отворил дверь и ринулся во тьму.
«Нашел!» — закричал он, и голос его эхом
В ночь, когда он родился, племя нашло кости мамонта. В семистах метрах от места, где умирала его мать, выпихивая его наружу, в семистах метрах от его первого плача. Шаман, его отец, принимал те окаменелые кости, и не сумел произвести обычные ритуалы очищения и нарекания имени, ритуалы, заклинающие смерть.
Уж потом всё племя собралось, и назвали мальчика Перидо — «Разлучённый», — ибо рождение его оказалось позабыто среди других забот. Окаменелый скелет мамонта очистили, установили на прогалине и приделали поверху крышу. И пока Перидо рос, он привык называть его: дом. Он влезал по мамонтовым ногам и спал в гулком проёме меж его рёбер.
Пришел срок, и его голос стал отражением голоса племени. Ему стали сниться сны и уводить его вперед, и все племя шло за ним, прочь от нажитых жилищ, пока наконец игла шпиля, пронзившая золу походного костра, не открыла им то место, где был погребен под землей собор.
На алтаре стоял нагрудник от боевого доспеха, чистейшего золота, золота его предков — народа Орла, и Ягуара. Чьё наследие давно растворили иноземные горнила и переплавили в формы, угодные поработителям. Бок о бок с доспехом, в стеклянном фиале, стоял раскрывший белые лепестки цветок лотоса.
Сонные видения, учителя его детства, давно причаровали все грядущие события: и цветок, и нагрудник. И вот теперь Перидо услыхал сердце, бьющееся под этим самым нагрудником. Сердце это было вместилищем всех невзгод, тяготевших над племенем.
Он принялся искать, но не был уверен, что именно нужно найти, пока наконец не нашёл, позади статуи богини в одеяниях, с поднятыми руками: разделяющий жизнь и смерть, то был револьвер Кольта. И с его обретением внутри Перидо стало расти слово; губы его раздвинулись и выпустили слово, точно воздух в вакуум: «Нашел!»
Ему казалось, что статуи вне фокуса его зрения движутся, и свеча его придавала жёсткость краям их теней; волосы встали дыбом у него на загривке. Перидо вслушался, и услышал лишь отголоски этого слова, словно волны захлёстывали чашу высокого купола и вырывались наружу — всего лишь слово, разбившееся в осколки и невразумительное.
Вновь вернулся он в мыслях к своим соплеменникам. Они дожидались своего шамана. Мужчины, должно быть, поют заклинания о благополучном его возвращении. Женщины танцуют вокруг костра под биение ритма, привораживая богов. Дети смотрят, уставившись, на неверные язычки огня, пока не начнут чудиться им голоса богов.