Звездолет, открытый всем ветрам (сборник)
Шрифт:
Кребс безнадежно покачала головой и отвернулась.
— Ну как хотите, мистер Вейль, — сказала она. Собираясь уходить, она протянула ему тюбик с мазью. — Вот вам от меня в подарок.
— Что это?
— Крем для кожи, — сказала она, в последний раз осматривая куботела. — Наносить на поврежденные участки два раза в день.
— А, так это для компьютера, — в его голосе послышалась горечь.
— Ну конечно. Вы сами знаете, что у меня не та квалификация, чтобы лечить людей. Вам надо обратиться в медицинскую экспертную систему.
— Не могу.
Он сбавил пыл, заметив, что глаза Кребс остекленели. Терпение, с каким она переносила его разглагольствования, явно почти иссякло.
Усилием воли он взял себя в руки и проводил её до входной двери.
И когда она легко махнула рукой на прощанье, он спросил себя — что было с его стороны не вполне справедливо, — кому предназначался этот жест: ему или же куботелу…
Перед сном Вейль занялся своими рыбками.
У него была страсть к океанической фауне. Весь дом был забит дорогими глубоководными экосистемами; повсюду чудовища в завитушках рококо скользили сквозь бездонную тьму — мешкороты и ящероголовы, гигантуры и живоглоты — такие хрупкие, отвратительные и бесконечно чуждые. Квартира тоже была оформлена под батискаф: ржавые переборки, клёпаные стальные стены, пульты управления, оборудованные старыми медными приборами, отсвечивавшими зловеще-зелёным.
Вейль понимал, что это всё эстетически было под большим вопросом, безвкусно, надуманно, порой заставляло в панике хватать воздух ртом от замкнутого пространства. А ему нравилось. Где-то глубоко внутри ему это было близко, особенно с тех пор как у него началась эта аллергия. Замкнутый в собственном доме — укрывшись от коммерческой лавины внешнего мира, — он чувствовал себя в безопасности в уютной скорлупе своей квартиры, чьи надежные стены могли выдержать постоянное давление рекламы, неустанно сдавливавшей их снаружи.
В этом уюте и безопасности он какое-то время просто стоял и смотрел сквозь стекло — мясистые, какие-то скабрёзные болотные огоньки удильщиков; zooxanthellae, осыпающиеся роскошным снегопадом; сатанинские искорки бельдюг, таранящих свой путь сквозь склизкие отходы рыбьей жизнедеятельности, — и в который раз эта кишащая жизнью бездна представилась ему как элегантная метафора рекламы: по красивым огонькам нипочем не догадаешься, какие чудища с иглоподобными зубищами хищно рыщут во тьме.
Реклама, подумал он, с обагренными зубами и когтями…
Позже он проглотил сразу несколько пилюль от аллергии, завалился в свою подводницкую узкую койку и моментально забылся сном.
А вот компьютер спал беспокойно.
Он чувствовал, как где-то внутри, глубоко в переплетениях нервов, что-то шевелится. Нечто не от мира сего, пышущее желанием родиться на свет.
Рекламное объявление.
Последний, заброшенный проект Вейля, уж с месяц зревший нарывом в воображении организма. На первый взгляд
На поверхности — стандартная реклама, предназначенная для массового запуска. Только в самом её чреве, посреди рекламных навороченных кишок, гений Вейля проявился в полной мере.
Ибо это было нечто совершенно новое. Новорожденный вид; прорыв в рекламном мире, подобный той древней рыбе, которая выпрыгнула на сушу попробовать свои новоприобретённые лёгкие. Нечто, обнаруживающее ретровирусные тенденции; неодарвинианская сущность, предназначенная к выживанию в бесчеловечно экстремальных условиях, под глубинным давлением самых невозможных категорий потребителей… Она была в крайней степени амфибией, готовой приспосабливаться, совместимой с любыми носителями — способной изобрести совершенно новые средства передачи информации в том случае, если других под рукой не оказывалось…
Разумеется, после того, как Вейль подцепил свою аллергию, он вынужден был положить проект на полку: он позабыл о нем много недель назад.
Так что реклама до сих пор была рабочим проектом, почти наброском.
Но у неё уже была своя цель. Настоятельная потребность.
Превыше всего на свете ей хотелось, чтобы её увидели.
На следующее утро Вейль проснулся, как с ним часто бывало последнее время, от жуткой чесотки.
Сегодня, однако, раздражение было сильнее обычного; кожа его звенела и гудела от пронимавшей до костей м'yки, руки его двигались сами по себе, расчёсывая все новые высыпания, лиловые прыщики сочились и покрывались коростой, набухшие волдырики и гнойные болячки источали клейкую жижу…
Он притащился в ванную, рывком распахнул аптечку и весь намазался триамцинолоном, флюоцинолоном, метилпреднизолоном; броскими адренал-кортикостероидными мазями и светящимися интерфероновыми притираниями, пока не стал похож на придурка в маске смерти, не допущенного к участию в третьеразрядном забеге клоунов-пришельцев.
Он стал ждать, чтобы зуд прошел.
Он не проходил.
Раздражение было непереносимо.
Было такое ощущение, как будто он вступил в контакт с аллергеном. Как будто какая-то реклама нарушила неприкосновенность его квартиры.
Но времени размышлять не было: зуд становился всё сильнее. Уже он в своём честолюбии не желал ограничиться одной его кожей, охватывал другие сферы, подчинял себе его волосы, язык, зубы…
Принялся за его внутренности: лёгкие, пищеварительный тракт от горла до анального отверстия…
Даже сердце у него чесалось.
Он чувствовал, как оно, внутри, невыносимо подергивается с каждым ударом; раздражение проходило сквозь мускул как радар, очерчивая тонкую структуру его предсердий и желудочков…