Звездопад
Шрифт:
И в довершение своей тирады Ахматов схватил нас с Сережкой за руки и повел за собой, подавив последнее сопротивление, а Геннадий подхватил Бугрима, который нес бутылки.
Мы пришли в модуль к танкистам, где я оказался впервые за год службы, как-то не доводилось тут бывать. Довольно уютная комната комбата была перегорожена тремя шкафами и делилась на две части. В одной пили, а в другой спали. Там, где спали, храпел уже «готовый» замполит, а за столом сидел командир роты Скворцов и какая-то брюнетка. Довольно симпатичная, стройная девушка, правда, после стольких рюмок симпатичной показалась бы, наверное, любая.
— Знакомьтесь, мужики, это Элеонора, если кто не знаком, а это наши славные пехотинцы…
— А я их всех знаю, кроме вот этого лейтенанта, — ткнула она в меня пальцем.
— О, это замполит первой роты Ростовцев. Сейчас мы будем обмывать его орден. Правильно я говорю? Ты ведь сегодня виновник торжества? — больше утвердительно, чем вопросительно произнес комбат.
— Ага, — кивнул я головой и уставился на девушку.
— Наливать — наливай, а на деваху мою не глазей, а то еще одну дырку в ней просверлишь, — громко рассмеялся комбат и похлопал меня по плечу.
— Разливай по бокалам полнее, не стесняйся. Тут все свои! Ик — ик… — пьяно заикал начальник штаба, сел за стол и отключился со стаканом в руке.
Оказывается, он все это время бродил на автопилоте. Делать нечего, я понял, что от танкистов отделаться «малой кровью» не получится и живыми они нас к своим уже не выпустят. Я быстро разлил коньяк по хрустальным французским стаканам, а затем Роман произнес:
— За братство по оружию, за пехоту, которой тут достается больше всех, ну и за тебя, замполит. До дна!
— Пей, пей до дна, до дна, — принялся подбадривать меня Скворцов, пресекая мою попытку не допить.
— Не оставляй зло, посуда должна быть пустой, а то не видать тебе больше наград!
— и Ахматов ладонью прижал стакан за донышко к моим губам.
— Роман, постой, уже в глотку не лезет!
— я поперхнулся и закашлял.
— Нэ лизэ! Ты как в анекдоте про парубка в першую брачную ночь, — усмехнулся Бугрим.
— Рассказывай, — распорядился Роман.
— Парубок женился, а шо з молодой жинкой делать, не знает, — начал рассказ Виктор. — Приходит к папане и говорит: «Тату шо з ней робить и как?» Отец отвечает: «Сынку все будэ нормально. Погладь невесту, поцелуй, и пойдет как по маслу». Проходит час, прибегает сынок, весь взъерошенный и перепуганный: «Тату шо робыть — нэ лизэ ну ни як!» Отец его успокаивает: «Не волнуйся, кажи, щоб помогла!» Проходит еще час. Вновь сын примчался и будит отца: «Ой тату, нэ лизэ, ну никак! Отец опять успокаивает: пойди в сени там крынка пятилитровая со сметаной, возьми с собой помакнешь — поможет». Парубок убег, еще через час возвращается, потный, усталый, и с порога орет благим матом: «Батька не лизэ, ну ни как нэ лизэ!» Отец удивленно спрашивает: «И со сметанкой?» — «Ни тату, в крынку к сметанке ни как нэ лизе!» Ха-ха-ха! Так и ты — не лезет! Как это коньяк не лезет! Сделай над собой усилие, постарайся!
— Ха-ха-ха, — засмеялись те из сидящих за столом, кто еще немного соображал.
— Второй тост — за милых дам! Пусть они среди нас в единственном экземпляре, но зато каком!
— произнес комбат второй тост на правах хозяина и старшего.
— Предлагаю выпить за друзей танкистов!
— произнес Бугрим и взялся за очередную бутылку.
— П-попрошу помедленнее, — вымолвил я чуть слышно, выпил, и комната поплыла перед глазами.
— Эх, совсем еще зеленый! Нужно Василию Ивановичу сказать, чтоб тренировал!
— услышал я сквозь густую пелену алкоголя, окутавшего мозг, голос Романа и отключился на полчасика.
По истечении пары часов, когда время перевалило далеко за полночь, мы все довольно крепко набрались. Я давно очнулся и возобновил участие в торжестве. Вернее меня насильно разбудили и заставили продолжить. Музыка орала во всю мощь, Скворцов размахивал саблей, комбат обнимал и целовал девицу, остальные танкисты спали, сидя за столом, а мы втроем спорили до хрипоты, почему подорвался Сережка: из-за глупости, судьба такая или просто несчастный случай.
Вдруг Элька вырвалась из рук комбата и, смахнув пустую посуду со стола, вскочила на него и зашлась в энергичном танце, при этом медленно раздеваясь. Вначале в угол комнаты полетела футболка, затем юбка. Когда очередь дошла до бюстгальтера, комбат заорал:
— Все, стоп! Пьянка окончена! Пошли все по домам! Элеонора, не смей снимать трусы! Выключите кто-нибудь эту проклятую музыку! рявкнул комбат и стащил за руку с «подиума» девицу, стягивающую с себя трусы. — Элька марш в койку!
— Не умер бы комбат от перенапряжения, загоняет она его, — сказал я, смеясь, на выходе из комнаты.
— Не загоняет, он во всем меру знает, — ответил Женька Скворцов, и мы разбрелись по своим «берлогам».
Первые лучи солнца (а может, и не первые), пробившиеся сквозь фольгу светомаскировки, ударили в глаза и бесцеремонно разбудили. Эта фольга не очень хорошо держит свет, все же когда-то она была мешками для упаковки трупов, а потом переместилась на окна. Нужно бы новой заменить.
Голова гудела так, как будто ею всю ночь стучали в большой церковный колокол. Во рту творилось что-то ужасное. Все ж трезвость гораздо лучше пьянства, прав Михаил Сергеевич!!! Впервые за год, с момента прощания с дружками-собутыльниками в Теджене, со мной такое. Коньяк-водка, коньяк-водка — гремучая смесь получилась. Рука нащупала стоящую в тумбочке банку «Si-Si». Пж-х-хр! Крышка вскрыта, и освежающий напиток тремя глотками исчез в глубокой, бездонной яме желудка.
Не помогло! Пришлось достать еще и бутылку «Боржоми». Открыв крышку о край тумбочки, я отпил граммов двести и тупо уставился в сторону висевшего на стуле х/б. Над карманом виднелась свежая просверленная дырочка для ордена, но самой «Красной Звезды» там не наблюдалось!