Звезды Эгера
Шрифт:
Что же случилось?
В крепости у людей лица прояснились. Даже цыган явился к крестьянам-точильщикам и велел до блеска наточить его длинную ржавую саблю. У пекарни запели женщины. На заросшем травой бугре неподалеку от пекарни резвились дети. Мальчики играли в солдатики, девочки вели хоровод:
У Катоки УйвариНарядная юбочка,Пышная опушечка,Овес — коню, супруге — жемчуг,Дочери —Служанка госпожи Балог привела к детям и маленького турецкого мальчика. Тот с удивлением смотрел на игры.
— Примите и его тоже, — попросила служанка.
— Не примем, — ответили мальчики.
А девочки приняли.
Турчонок не понимал, что они пели, но кружился вместе с ними с таким благоговением, словно принимал участие в каком-то священнодействии.
Но откуда радость и веселье?
Турецкие конные солдаты исчезли. Ясно, что на подмогу осажденным идут войска. Королевские войска! Ясно, что турецкая конница выступила им навстречу.
И барабанщики барабанили еще задорнее, стараясь заглушить голоса турок, что-то кричавших защитникам крепости. Особенно ожесточенно колотил солдат, приставленный к большому барабану. При этом он то и дело вскакивал на крепостную стену.
В крепость сыпались записки. Турки забрасывали их стрелами. Записок этих никто не читал — их сразу бросали в огонь. А стрелы тащили к Цецеи. От зари до зари он сидел в Казематной башне; стоило турку показаться поблизости, как старик выпускал в него стрелу.
Добо по-прежнему оставался серьезным.
Он поднимался то на одну, то на другую вышку и наблюдал за неприятелем. Иногда подолгу смотрел в сторону горы Эгед. Изредка качал головой.
Вдруг он вызвал к себе во дворец Мекчеи.
— Милый Пишта, — сказал Добо, опустившись на стул, — что-то мне не нравится этот Хегедюш. Последите-ка за ним.
— Уже следим.
— Мне нужно знать каждый час, с кем он говорил, куда смотрел, куда пошел.
— Все будем знать.
— Но смотрите, чтобы Хегедюш ничего не пронюхал, а не то еще преподнесет нам какой-нибудь подарочек.
— Не пронюхает.
— Если в крепости поднимется мятеж, тогда нам конец. Я мог бы посадить его за решетку, но надо выяснить, много ли народу и кто именно идет за ним! Гниль необходимо вырезать, чтобы и следа ее не осталось. А кто за ним следит?
— Цыган.
— Надежный он человек?
— С тех пор как мы отбили приступ, цыган считает безопаснее для своей шкуры оставаться с нами, несмотря на все посулы турок. Вчера он работал среди солдат из Кашши, сегодня опять постарается найти себе там занятие. Я сказал ему: «Сослужи нам добрую службу — получишь хорошего коня с полной сбруей». Цыган прикинется, будто он заодно с недовольными.
— А другого надежного человека у тебя нет?
— Конечно, нашелся бы, да разве кашшайцы доверятся ему! Цыгана они ни во что не ставят и поэтому его не стесняются.
— Он должен узнать только одно: кто вожаки?
— Я так и сказал ему.
— Тогда хорошо. Пойдем.
— Господин капитан! — сказал вдруг изменившимся, теплым голосом Мекчеи. — По всем признакам видно, что к нам идут королевские войска.
Добо пожал плечами.
— Может, и идут, — грустно ответил он, — но только те признаки, которые, по-вашему, говорят об их приближении, по-моему, говорят совсем иное.
Мекчеи остановился как вкопанный.
Добо развел руками.
— Ясаулы на местах. Обоих военачальников я видел верхом в Алмадяре. Ни одной пушки не увезли. Оркестры здесь…
— Так что же все это значит? — спросил пристыженный Мекчеи, заморгав глазами.
Добо снова пожал плечами.
— Должно быть, в лес пошли, братец.
— В лес?
— Да. И на виноградники. Натаскают хвороста и земли, засыплют наши рвы и возведут насыпи у проломов. Но, милый Пишта, об этом я говорю только тебе. Пусть в крепости радуются и думают, что на помощь нам идут королевские войска.
Добо протянул руку своему сотоварищу и с доверием посмотрел ему в глаза. Потом он заглянул в ту комнату, где лежали раненые — Пете и Будахази.
Как только стемнело, вернулись турецкие конные солдаты.
Из крепости выпустили светящиеся ядра, и все увидели, что солдаты ведут под уздцы лошадей, нагруженных хворостом и охапками виноградных лоз.
А длинные вереницы верблюдов везли туго набитые мешки. Один за другим спускались верблюды с горы Баюс.
Добо повернул книзу жерла пищалей и мортир и приказал открыть огонь.
Сгущался сумрак, а конных солдат все не убывало. Пальбу из пушек Добо прекратил и только стрелкам приказал постреливать иногда.
А внизу, у стен крепости, копошились, работали турки. Трещал хворост и охапки сбрасываемых в кучу виноградных лоз. Раздавались начальственные окрики ясаулов.
Добо распорядился поставить в проломы и пробоины стен фонари, пристроив их так, чтобы они бросали свет наружу, но оставались недосягаемы для турецких стрел.
В крепости было темно. Лишь кое-где мерцали фонари. Около Старых ворот тьму разгоняло только пламя печей хлебопекарни. Женщины работали и пели.
— Пусть себе поют, — сказал Добо. — Кто поет, от того счастье не отстает.
В полночь Мекчеи наблюдал с вышки башни Бойки, не шевелятся ли где-нибудь турки, не начнут ли они внезапно штурм.
Большинство офицеров тоже стояли в разных местах на карауле.
Мекчеи, нагнувшись, пристально всматривался в темноту и слушал, приложив ладонь к уху.
Сзади кто-то дернул его за полу доломана. Мекчеи обернулся. Это был цыган, обутый в янычарские башмаки. На голове у него торчал шлем, утыканный кругом петушиными перьями. У пояса с одного боку висела сабля с белой костяной рукояткой.