«Звезды», покорившие миллионы сердец
Шрифт:
Когда в 1937 году Париж готовился принимать Всемирную выставку, Соне заказали декор двух павильонов, авиационного и железнодорожного. Несмотря на ожесточенные споры, которые Соня вела с главным художником выставки Феликсом Обле, не одобрявшим слишком смелые работы Сони, они все же заняли свое место в экспозиции и были с восторгом приняты публикой. Соня работала так упорно, что вскоре после открытия выставки перенесла тяжелейший приступ астмы: врачи нашли у нее эмфизему и велели вести менее напряженный образ жизни, однако Соня не прислушалась к их словам: в упорной работе было ее счастье.
Когда началась Вторая мировая война, супруги переехали в Овернь. Там оказалось, что Робер был тяжело болен: 25 октября 1941 года он скончался от рака.
Соня
Казалось, что Соня не переживет смерти мужа, который был – наряду с живописью и неотделимо от нее – смыслом ее жизни. Казалось, что она осталась жить только в память о Робере и лишь для того, чтобы хранить память о нем. Сразу после его смерти Соня – с невероятным трудом – организует выставку его работ, ради финансирования которой она распродала почти все свое имущество. Отныне она скиталась по случайным отелям и домам друзей. В 1945 году она вернулась в Париж в глубокой депрессии – ни денег, ни здоровья, ни желания жить. Ее сын, ставший в тридцатых годах знаменитым джазовым музыкантом и критиком, а во время войны – членом Сопротивления, плохо с нею ладил: он постоянно упрекал ее за слишком легкомысленный в прошлом образ жизни, благодаря чему она осталась без средств. Современные художники по-прежнему уважали ее, искали ее общества, но она не доверяла им, считая, что они лишены необходимой для творчества духовности: сама она всю жизнь в живописи руководствовалась инстинктом, в то время как новое поколение казалось ей чересчур рассудочным и академичным. Несколько лет она практически не рисовала, и лишь в 1950 году вместе с Хансом Арпом и Альберто Магнелли представила серию литографий.
В это время Соня начала понимать, что заслуженная слава проходит мимо нее: ее усилия по увековечению память Робера привели к тому, что ее саму стали воспринимать скорее как его супругу, чем как соратника и товарища. Она решила, что теперь пора заняться собой, и снова начала активно рисовать. Ее гуаши этого периода по-прежнему полны ярких цветовых сочетаний и графических ритмов, наглядно демонстрируя, что можно сохранять верность своему стилю всю жизнь – и в то же время всегда находить что-то новое. В 1963 году она пожертвовала 58 своих работ и 40 картин Робера парижскому Музею современного искусства. Когда на следующий год Лувр в знак благодарности устроил ретроспективную выставку работ Сони и Робера Делоне, она стала первой в истории женщиной, удостоившейся прижизненной выставки в этом крупнейшем музее.
В шестидесятых годах ее снова настигла депрессия: старые друзья умирали один за другим, сын совершенно отделился от нее, и она внезапно осознала, что осталась в одиночестве. И тут в 1964 году она познакомилась в Парижской опере с тридцатитрехлетним Жаком Дамазом – редактором, издателем, литератором и художественным критиком. Удивительно нежная дружба между почти восьмидесятилетней художницей и «самым молодым издателем в мире» (свое первое издательство Дамаз основал в 17 лет) скрасила одиночество Сони. Она, ведомая, по всей видимости, неутоленным материнским инстинктом, воспитывала и просвещала Дамаза, отлучила его от алкоголя и терпеливо излечивала от эмоциональных проблем, которых у Дамаза с его пылким темпераментом и взрывным характером было предостаточно. Дамаз же, искренне привязавшийся к Соне, заботился о ней и поддерживал ее. Он помог организовать ее самую репрезентативную выставку в Музее современного искусства, издал ее воспоминания под названием «Мы идем к Солнцу» и сам написал несколько монографий о ее творчестве. Во многом благодаря ему Соня наконец получила все то признание и уважение, которого заслуживала. Она стала кавалером Искусств и Литературы, а в 1975 году была удостоена высшей награды Франции – ордена Почетного Легиона.
Последние годы Соня наслаждалась жизнью. Она жила в роскоши, которой так давно была лишена, проводя время в путешествиях по любимым местам Европы. Она мирно скончалась в своей студии 5 декабря 1979 года.
Татьяна Яковлева
Татьяна, русская душою,,
На родине, в России, ее знают в основном как парижскую любовь Владимира Маяковского. В Европе – как племянницу художника Александра Яковлева. В Америке – как жену художника, скульптора и арт-директора издательства Conde Nast Алекса Либермана. Среди международной богемы – как подругу Марлен Дитрих и Иосифа Бродского. Между тем сила ее личности, красота и ум делали ее одной из самых заметных женщин своего времени, чьи успехи не уступали достижениям окружавших ее мужчин.
Татьяна Яковлева происходила из весьма примечательной семьи. По линии отца она была в родстве с крупнейшими купеческими семьями и знатными дворянскими родами России. Ее дед Евгений Яковлев был морским офицером, а бабушка, Софья Кузмина, одной из первых женщин окончила Петербургский университет, а позже получила степень бакалавра философии в Берлине. Один из их сыновей, Александр, стал знаменитым художником, дочь Александра (в семье ее звали просто Сандра) пела в Мариинском театре, а позже стала любимой партнершей Федора Шаляпина. Алексей Яковлев, отец Татьяны, был известным инженером и архитектором. Его жена Любовь Николаевна, дочь прославленного танцовщика и режиссера Мариинского театра Николая Аистова, отличалась утонченной красотой, изысканным вкусом и редкой для артистической среды образованностью – например, она знала четыре иностранных языка.
Татьяна, старшая дочь Яковлевых, родилась 7 апреля 1906 года в Петербурге. Через два года у нее появилась младшая сестра Людмила – впрочем, имя не прижилось, и в семье девочку звали Лиля. Вскоре после ее рождения Яковлевы переехали в Вологду, где Алексей Евгеньевич возглавил строительство городского театра, а еще через год – в Пензу. Там Яковлев сначала строил Зимний театр по собственному проекту, да так и осел в этом тихом зеленом городе. Впрочем, семья часто наезжала в Петербург, а летние сезоны проводила на Финском заливе.
В Пензе Яковлев увлекся авиацией и нередко летал над городом на выписанном из Франции самолете, пугая коров. Татьяна однажды попросилась полетать вместе с ним, но испугалась в тесной кабине и больше в воздух не поднималась – всю свою жизнь Татьяна предпочитала обходиться без самолетов.
Девочки росли в окружении гувернанток и домашних учителей. Татьяна с детства много читала, запоем глотала романы, но особенно полюбила поэзию – ее прекрасная память хранила сотни стихотворений. Пробовала писать стихи сама, но быстро бросила попытки: по ее собственным словам, «После Ахматовой и Цветаевой женщинам в поэзии делать нечего».
Татьяна и Людмила Яковлевы с гувернанткой, около 1914 года.
Когда началась Первая мировая война, Алексея Яковлева призвали в армию. Как инженер он не был на фронте, но между тем пропал без вести – в 1916 году поехал в США для закупки вооружения и исчез… Потеря главного кормильца сильно подорвала благосостояние семьи, а после революции дела у Яковлевых пошли совсем плохо: сначала перебивались уроками музыки и иностранных языков, которые давала Любовь Николаевна/ а когда желающие учиться разбежались, впали чуть ли не в нищету. Жили, как и многие, распродавая имущество, отапливая промерзшие комнаты старинной мебелью и книгами, выпрашивая и выменивая по деревням промерзшую картошку… Татьяна часами читала стихи раненым в госпиталях, за что те делились с нею пайковым хлебом. Так прожили несколько лет. У Татьяны начался фурункулез, постоянно болели легкие, подозревали даже туберкулез…
Между тем бабушка Татьяны Софья Петровна вместе с дочерью уже давно перебрались в Париж, к знаменитому сыну-художнику, жившему за границей с 1916 года. Она очень переживала за судьбу оставшихся в большевистской России внучек и всячески пыталась организовать их переезд во Францию – или хотя бы Татьяны, чье состояние здоровья внушало большие опасения.
Александр Яковлев через фирму «Ситроен», с которой сотрудничал как художник, и ее владельца пытался организовать для Татьяны выезд за границу на лечение. Процесс этот был весьма тяжелый и длительный – лишь в середине 1925 года документы были оформлены, и вскоре Татьяна – девятнадцатилетняя, больная, одичавшая и ошарашенная – приехала в Париж.