Звонкий колокол России
Шрифт:
Будто беглянка из плена, уходит Рона из озера в просторную зеленую долину, а городские улицы далеко провожают реку по обоим берегам. Возник город в далеком прошлом на возвышенностях крутого левого берега. Напротив, на отлогой террасе ронского правобережья некогда ютилась беднота предместья Сен-Жерве. Поодаль, в предгорьях, сторожили покой горожан крепостные форты, сумрачно насупленные. Этот район и впоследствии сохранил название «Траншеи», когда на месте срытых за ненадобностью укреплений женевская знать и богатые банкиры настроили в 50-60-х годах XIX века целые кварталы роскошных особняков и вилл.
Новые набережные и мосты стали местом прогулок приезжих гостей. Куда ни бросишь
В старину город был строг и аскетически суров, как его каменные форты. Женеву считали столицею кальвинизма, самого непреклонного из течений реформации. Одна из улиц поныне носит имя этого фанатика протестантизма — там сохранился дом, где Кальвин, уроженец Пикардии, жил, работал и умер. Его дух господствовал в атмосфере старой Женевы, пока не вышла на политическую сцену партия радикалов во главе с Джемсом Фази, сумевшая воспользоваться в своих интересах рабочими волнениями в Сен-Жерве. С победой радикалов над женевскими консерваторами началась в середине XIX века новая история города. Ставши президентом республики, Фази продолжал руководить архитектурным обновлением Женевы, превращением ее в блестящий современный город. Уже тогда она начинала приобретать репутацию удобного нейтрального и благоустроенного международного центра для всевозможных политических и научных конгрессов и совещаний. С тех пор и вошли в облик Женевы дорогие отели, новые улицы, набережные с аллеями, яркие витрины, роскошные общественные здания… Любым вкусам и требованиям отвечают здесь все виды городских удобств и транспорта, развлечений и мест отдыха…
…Выдался теплый августовский вечер, когда вновь прибывший в Женеву гость из России, отставной ротмистр Николай Васильевич Постников подъехал на извозчике к отелю де Берг на правом берегу Роны.
Он попросил номер с видом на реку и долго любовался вечерней Женевой. Два больших моста, старый и недавно возведенный, названный Монблановским, искусно соединенные с целой системой эстакад и малых мостовых переходов, связывали не только оба берега, но приобщали к ним и небольшой островной участок среди Роны. Он был хорошо виден из окна. От своего возницы Постников уже знал, что квартал зданий на острове называется л’Иль. За ним Постников угадал среди силуэтов левобережья внушительный собор святого Петра, здание ратуши, а прямо на берегу — роскошный отель де ля Метрополь. Его окна уже отбрасывали на реку световые блики.
Еще один, четко очерченный, островок на Роне виднелся сразу за первым городским мостом, повыше квартала л’Иль, с которым островок связывала эстакада. Было заметно даже издали, что островок весьма заботливо ухожен. Ему придали форму вытянутого по течению пятиугольника, с волнорезом впереди. Берега тщательно облицованы каменными плитами. На ровной площадке островка выращена группа тенистых платанов. Островок носит имя другого знаменитого женевца — Жан-Жака Руссо. Среди деревьев, уже чуть блеклых, слабо белеет мраморное изображение великого философа, изваянное скульптором Прадье…
Г-н Постников решил было, любопытства ради, дойти мостовыми эстакадами до этого романтического островка со статуей. Однако с озера, будто с моря, резко повеяло прохладой. В вечерней тишине стало слышнее неуютное журчание речной воды, обтекающей опоры мостов и волнорезы эстакад. Нарядные экипажи с фонарями мягко и заманчиво катили разряженных дам и иностранных гостей, манили вывески ресторанов… Да и нужно было еще поспеть на почтамт, послать депешу в Петербург и опустить письмецо.
Словом,
Ибо уже на другой день после прибытия обитатель отеля де Берг рано поднялся на ноги, хотя и морщился, дотрагиваясь до левой стороны груди. Там будто сидело что-то постороннее, мешавшее дышать, свободно и безболезненно делать быстрые движения. Он сверился с записями в своем карманном кожаном журнальчике и нашел там рядом с адресом «Кафе де мюзее» еще и адресок книготорговой фирмы, сообщенный Вольдемаром, соседом по купе. Напрягая память, Постников восстановил нужные подробности: г-н Георг, рыжеватый немец, связан с эмигрантами, распространяет нелегальные, в частности герценовские, издания по разным странам.
Позавтракав с газетой в руках, Постников ради первого знакомства с городом выбрал не самый прямой путь к магазину г-на Георга, а зашагал по таким улицам, какие хотелось узнать чуть ближе. Вскоре он оказался перед хмурым старинным зданием Женевской академии — высшего учебного заведения, превращаемого, как Постников знал из разговоров, в университет с четырьмя факультетами.
Шагая мимо, Постников угадывал студентов, спешивших на занятия. Какой это здесь солидный народ! Очки, шляпы, деловитая походка, задумчивое молчание. Изредка — кивок головы, поклон — и туда, к массивным дверям! Невольно вспомнились свои годы учения — Ришельевский лицей в Одессе, тоже уже ставший университетом.
А в прошлом, 1868 году бунтовали студенты Москвы и Петербурга. Еще больше хлопот наделали они полиции тревожной весной нынешнего, 1869-го… Все это прошумело, как всегда, полуправдой на газетных полосах. Немало этой пылкой, неразумной молодежи взято, брошено в казематы крепостей и камеры тюрем, осуждено или пойдет под суд. За то, что требовали самоуправления, перемен в учебных порядках и уставах, устройства студенческих касс, разрешения сходок, освобождения ранее взятых зачинщиков. Внешне многие требования звучали будто невинно, а на деле за всем этим крылась чистая политика…
Обнаружились в столице печатные прокламации с изображением топора и факела, подписанные «Комитетом народной расправы». Установили, что печатаны листки за границей. «Хотим народной мужицкой революции!» — кричали листки. И сулили кару чинам полиции, охраняющим от революционеров существующий порядок. Даже имена печатали, кому смерть в первую очередь: Петру Шувалову и его заместителю Александру Львовичу Потапову; министру внутренних дел Тимашеву; Федору Федоровичу Трепову — обер-полицмейстеру Петербурга; Н. В. Мезенцову, начальнику штаба жандармов.
И еще были тучи печатных воззваний, разосланных через почту по сотням адресов — и студентам, и учителям, и чиновникам, и полицейским даже. Воззвания к революции подписаны были словами «ваш Нечаев». Установили, что 22-летний Сергей Геннадьевич Нечаев числился вольнослушателем Петербургского университета. Это он вел среди студенчества «беспримерную разрушительную работу», отбросив «всякую застенчивость, всякую скромность и проповедуя яркий революционизм и бесстыдное богохульство с невообразимым цинизмом» — так охарактеризован был Нечаев в докладе, представленном III отделением самому императору Александру Второму.