Зяблики в латах
Шрифт:
Белые халупы, прячась в садах, ласково дымили в небо. Из халуп выходили крестьяне. Они провожали нас бесцветными, вылинялыми глазами и упорно молчали. Бабы около заборов вполголоса причитали.
– Мы идем на юго-запад, а Грайворон к северу будет…
– Вы правы. – На мгновение прапорщик Морозов потерял шаг. – Пожалуй, выйдем на Богодухов. Но вот не понимаю я в таком случае, отчего мы не пошли по линии на Сумы?
– Маневры, господа, – обернувшись к нам, сказал прапорщик Дябин. – Мы, добровольцы, маневрами побеждаем… Здесь выйдем, там срежем,
– Духом… – пробасил Свечников.
Горизонт чернел.
Войдя в интервалы между 2-м и 3-м взводом, запевалы ухарски заломили фуражки.
– Ну, а чего петь-то будем?..
Хлестал дождь…
Мы жи-ве-ем среди по-о-ле-ей, –высокими голосами играли запевалы, –
И ле-со-ов дрему-у-у-у-чих,Но счаст-ли-вей, ве-се-лейВсех вель-мо-ож могу-у-у-чих!..Эй, дроздовцы, эй, дроздовцы, – подхватывала рота, –
Жи-во, жи-во, живо, ве-се-ле-ей!Ей!Живо, жи-во,Живо, ве-се-лей!..Дорога вилась и кружилась.
– Правое плечо вперед… Марш!..
И, сойдя с дороги, мы взяли напрямик и через зреющую рожь пошли к какой-то далекой деревне.
Первые бои
Мокрая густая темнота ползла по кустам…
– Курить в кулак! Не зажигать спичек! Прикуривай друг у друга!..
Совсем близко от нас шел бой. 1-, 2- и 3-я рота наступали на Богодухов.
– Заварилось… Только сейчас, господа, заварилось по-настоящему!.. – Нартов сидел на корточках и запихивал травою дыру в сапоге. Над Нартовым стоял Свечников. Он дрожал мелкой дрожью. С козырька его фуражки стекала вода.
– Эх, дрозды, дрозды! – ворчал прапорщик Дябин, прислушиваясь к гулу красной артиллерии. – Зазнались дрозды!.. Без батарей… С одними винтовками вышли… Так и споткнуться не трудно… Черт!.. Море нам по колена!..
Он сплюнул.
Дождь бил по листьям, выбивая барабанную дробь. Нартов присвистывал.
– Ничего, ничего!.. Не в первый… Не спотыкаться, не бегать… Выбежим!
Через минуту нас построили.
…Под ногами хлюпала вода.
– Держи интервалы!.. Цепь спокойней!.. Цепь – черт дери! Держи интервалы!
Капитан Иванов вводил роту в прорыв между 2-й и 3-й, которые медленно отступали от Богодухова. 4-й взвод, еще не привыкший к боям, шел, ломая равнение, крутыми зигзагами.
– Не пригибаться! Не пригибаться, трусы! – кричал капитан Иванов, следуя за ротой с наганом в руке. – Цепь. Диким вихрем над головой взвизгнули первые пули. Кто-то вскрикнул и упал.
– Вот они! Вот! – закричал Свечников. –
– Не ори! – Нартов грыз семечки, а потому шамкал, как беззубая старуха.
– Не ори, дурак!.. Наши это… Во-ин!..
Было темно. Темнота под пулями визжала. Дождь бил в спину.
Наконец 2-я и 3-я роты поравнялись с нами. Мы также стали отходить.
…Отступая, мы отстреливались.
– Спокойней! Так! Так! Еще спокойней! – сдерживал 2-е отделение прапорщик Дябин. – Следите, прапорщик. – Он подошел ко мне. – Ну и бьют же! Следите…
И вдруг глаза мои чем-то захлестнуло, и чья-то винтовка, ударив меня в локоть, полетела мне под ноги….Черные силуэты солдат шли пригибаясь.
– Отделение, слушать мою команду! – кричал я, снимая наган с прапорщика Дябина.
Верхняя часть его черепа была снесена.
Все больше и больше снижались пули. Нартов ворчал. Шел угрюмым шагом, опустив винтовку штыком до самой земли. По нем равнялась вся цепь. Я был обрызган кровью и мозгами отделенного. Вытирая лицо рукавом, быстро пригибал голову, самого же себя обманывая: «Ну конечно, не трушу… Пригибаюсь?.. Ну конечно!.. Но кровь…»
– Эй, не бежать!..
Из-под обстрела красных мы вышли только через полчаса.
Дождь больше не падал. Из-за туч выгрызалась луна.
Замыв пятна крови и мозги, я повесил гимнастерку на ротной кухне и медленно шел к бараку какой-то экономии сахарозаводчика Кенига, в которой на ночь был расположен наш батальон.
Под стеной барака сидело несколько солдат 2-й роты.
– А черт их разберет, хохлов этих!.. Молчат и слова не скажут… – говорил маленький рыжий солдат с запрокинутым вверх носом. – В городах, там подходяще встречают, это верно, а эти вот – волками глядят… Ну – и не поймешь, рады ли, нет ли…
– А чему радоваться?..
– Ты, слушай, язык подвяжи!.. – угрюмо вставил третий солдат. – Не у красных…
Разговор оборвался.
– Гляди, пленного ведут. Ишь, длиннорылый! Наш это, из кацапов будет!
Из штаба батальона вели пленного ординарца, в темноте подъехавшего к нашей цепи.
Пленный шел, опустив голову, и угрюмо смотрел на дорогу.
Через минуту за бараком раздался выстрел.
«Пойду за гимнастеркой – и спать!» – решил я, соскакивая с забора.
Прапорщик Морозов сидел возле кухни, держал между коленями котелок и деревянной ложкой хлебал черный густой кофе.
– Мне, прапорщик, кажется… – начал было он, но вдруг почему-то вновь замолчал. – Хотите?
Я сел рядом с ним и взял котелок и ложку.
Опять стал накрапывать дождь. Прапорщик Морозов поднял голову и снял фуражку. Увидя над кокардой смятый стебелек уже осыпавшейся розы, он отцепил его и бросил на землю.
– Знаете, о чем я думаю, прапорщик? – спросил он, помолчав. – Думаю, вот, отчего с прицела двенадцать, десять, восемь, или с шести хотя бы стрелять, очевидно, легче, чем в упор…