Зыбучий песок
Шрифт:
Пол задал провокационный вопрос:
– Тогда почему ты так открыто со мной говоришь?
– Язык изменился между Веком – как ты сказал? – Смуты, да? – Веком Смуты и моим временем. Команда была не говорить никому, кто спрашивает на старом языке, но ты вспомнил, как мы говорим «привет», а это было можно.
Она неожиданно подалась вперед, схватила его за руку и заглянула в глаза.
– Пол, я так рада, что могу тебе рассказать все это. Это было так: так больно сидеть одной и знать, что я самый одинокий человек в мире.
Пол
«Я мог сейчас наклониться и обнять ее: Стоп. Стоп. Это просто перенос, это фиксация, как у Мориса Дукинса. Как Морис смотрел на меня своими масляными глазами. Боже сохрани.» – Расскажи мне о своем мире. И сядь, пожалуйста обратно в кресло.
Она со вздохом подчинилась.
– Расскажи мне о:
«О чем бы таком эмоционально нейтральном ее спросить? Может, о политике? В нашем мире со времен античности это вызывает разве только отрицательные эмоции.» – Расскажи мне о вашем правительстве. Кто вами руководит?
Она послушно откинулась на спинку кресла и положила руки на подлокотники.
– Оно не такое, как ваше. Оно очень мирное: ох: мировое?
– Миролюбивое.
– Да, миролюбивое, спасибо. Двести восемьдесят лет нет войн, сумасшедших людей, преступников. Правители – это люди, которых мы выбираем, чтобы они были хорошими. Должны быть отцами, и все дети должны сказать за них. Если хоть один сын или дочь хоть в шестьдесят лет говорит нет, его не выбирают. То же самое везде, потому что когда нет войн, люди не хотят никого бояться, и не нужно никого, чтобы заставлять что-то делать.
– Ты, кажется говорила, что люди живут до ста пятидесяти лет?
– Да, дети, которые родились в то время, из которого я пришла, могут на это рассчитывать.
«Милосердное правительство, преступности нет, душевных болезней нет, фантастическое долголетие: Как же меня угораздило родиться в мире со смертями, водородными бомбами, автокатастрофами, налогами, тюрьмами и сумасшедшими домами.» Некоторое время Пол позволил своему воображению плыть по течению мимо прекрасных картин. Потом вдруг сообразил, что держит Арчин уже гораздо дольше положенного времени, а в столе его ждет груда работы.
«Трудно надеяться, что она легко оставит свои фантазии. В один прекрасный день взять и забрести в совершенный мир. Это как праздник, или отпуск. Но мне нельзя брать сейчас настоящий отпуск.» В состоянии, близком к панике, он сжал кулаки.
«Потому что: кто, кроме меня, станет слушать ее фантазии? У кого, кроме меня, хватит воображения и терпения понять, насколько они для нее реальны, кто, кроме меня, поостережется сказать «У крошки просто поехала крыша»?
Кого еще донимают другие варианты самого себя, те, что свернули не на том повороте дороги жизни и сигналят теперь оттуда о своей беде, как она это назвала, из северо-запада через время?»
32
Глубина, детали, подробности росли, росли, росли.
«Название этой земли я сначала услышал как Львиный Рык; точнее всего по-английски будет сказать Ллэнро, с чем-то вроде двойного валлийского «л».
Очень интересный, непонятно как сохранившийся диалект, первоначально доримская основа нашего мира с последующим кельтским влиянием. Это просто чудо, что она распознала мой ублюдочный акцент, когда я спросил ее «тириак-но?». Там не «к», там скорее клацанье языком, так же как в слове «Ллэнро» последний звук произносится, как французское «bon».» – Что означает Ллэнро?
– Никто уже толком не знает, но есть идея, что «Скала в бурю», потому что сильно штормило, когда завоеватели пришли по морю.
«Скала в бурю! Не то ли это, что мне сейчас нужно, твердь, за которую я могу зацепиться, когда весь мир готов поглотить меня без следа.» – Ты говорила, что городок, в который ты направлялась был крупным рынком одежды, овощей и мяса. Но вы ведь даже не притрагиваетесь к мясу.
Ее передернуло.
– В моем мире, Пол, когда-то давно животных убивали на мясо, и это было религиозным обрядом. Поэтому в Век Смуты был специальный рынок и специальные церемонии, как мясо продавали. Когда я увидела его открытым в вашей лавке, я захотела: вернуть мою еду. Так говорят?
– Стошнить.
– Да.
– Значит вы не убиваете животных для мяса?
– Нет. Мы животных: держим? Наверно, так правильно. Но мы позволяем животным ходить, где они хотят, а когда их становится слишком много, мы даем им лекарство, чтобы было меньше маленьких.
– А как же хищные и опасные звери?
– Какие звери?
– Ну, большие животные, которые едят мясо и должны убивать других животных, потому что они привыкли к такой пище.
– В Ллэнро таких нет. В далеких землях, где очень мало людей, мы разрешаем им жить, как они хотят.
– Но должны же были быть какие-то религиозные обряды, когда нужно убивать животных.
– Как вы называете мясников, которые: – щелчок пальцами, – :главные по религии!
– Священники?
– Наверное. Но после всего они должны идти к реке, смыть кровь и попросить прощения у души животного.
«Как эскимосы. У ее видений невероятный диапазон!» – Но это было давно. Тяжелая работа – делать мясо для еды, и жестокая.
Людям лучше есть пищу, которая сразу выросла на земле, чем есть животных, которые ели эту пищу. Это понятно?
– Да, вполне.
Она грустно посмотрела в окно.
– В моем мире точно такие холмы, на них растут прекрасные деревья, а на полях цветы выше, чем ты, – голубые, красные, белые, желтые. Когда дует ветер, можно услышать запах цветов и моря на западе. – Она помолчала. – Тяжелее всего было прощаться с цветами, я знала, что никогда их больше не увижу.
Пол смотрел на нее и думал о том, какое нужно мужество, чтобы отказаться от всего близкого – не просто от родителей, любимых и друзей, но и от всех звуков, запахов, цветов привычного мира.