...Имя сей звезде Чернобыль
Шрифт:
А тем временем из зараженных районов получаем новые и новые такие же продукты: везем туда чистые, эти вывозим и разбавляем, размешиваем с чистыми.
А почему бы не иметь в районах этих просто закрытые зоны, заповедники для тех же «пушных зверей». А людей пригласить переехать на Витебщину. Обком Витебский много раз просил об этом: край богатейший, белорусская Швейцария, а население разреженное, потому что в войну здесь погиб каждый второй житель. Обкомы Могилевский и Гомельский не соглашаются терять рабочую силу. Но она все равно теряется: молодежь уезжает, и речь тут идет в основном о детях и стариках, для которых даже норма, установленная тут как допустимая, — убийственна. И как можно уговорить ребенка есть только чистые продукты (если они останутся чистыми в зараженной местности) и не съесть ягоду, грушу — разве только оботрет о курточку? Или ходить по асфальтовым дорожкам (если
Это невозможно. Как невозможно в этой обстановке вырастить и психически здоровых людей, когда всё стало ребенку врагом: трава, вода, небо, дождь…
И еще я прочел в том ответе Агропрома: «Вот бы объединить усилия ученых и писателей в направлении внедрения рекомендаций по уменьшению поступлений радиоактивных продуктов деления в объекты сельскохозяйственного производства — это была бы реальная помощь». И даже такое написали «Вашу руку, товарищ!»
Прекрасная эмблема: три руки крепко держат одна другую — Главатом, Агропром и Медицина. Сюда бы еще руку Союза писателей — ведомственная идиллия!
Итак, подошел критический момент принятия решения. Атомную программу надо пересматривать.
И уж с чем совершенно и категорически согласны все не втянутые в ведомственные интересы, игры ученые: атомное строительство недопустимо в европейской части нашей страны. Тут, наоборот, надо останавливать, закрывать, убирать те станции, которые действительно грозят катастрофой [94] .
Необходимо снять завесу ведомственной тайны над землями и населением, пораженными чернобыльским выбросом. Куцые интересы ведомства тут прямо противоположны долговременным государственным. Национальным. Не говоря уже о гуманных принципах — они вопиют! Белоруссии (и именно в Гомельской или Могилевской областях) нужен свой полноценный центр по контролю за долговременными последствиями аварии и независимое от атомного ведомства медицинское обслуживание населения.
94
Как-то присутствовал я при споре строителя атомных станций очень высокого ранга, академика с ученым-геологом. Когда у академика иссякли аргументы в пользу расширенной программы строительства АЭС, он прижал руки к груди и поклялся: «Честное слово, больше не взорвется!» — «Но как вы можете ручаться, — возразил геолог, — если мы знаем и вы знаете, что больше четверти наших АЭС построены на неподходящих в геологическом отношении, а то и просто опасных грунтах?»
И, наконец: о монополии в науке, на этот раз в вопросах энергетики. Академик А. Е. Шейндлин проявил инициативу в создании Московского энергетического клуба (аналог Римского клуба), где бы могла концентрироваться мировая научная информация по этим проблемам, могли проходить испытание дискуссией все новые идеи.
Думается, что такое научное общение даст немало, способно предостеречь от односторонних решений в делах энергетики.
Но главное — создать в науке обстановку, когда «победившее», направление не только не ограждалось бы от контроля «побеаденных» от критики, но, наоборот, как раз бы становилось объектом пристальнейшего внимания общественности.
Разве возможен был бы Чернобыль и всё, что за ним (бесконтрольное размещение АЭС там, где их не должно быть, погоня за мнимой дешевизной конструкций, пренебрежение аварийной защитой и подготовкой технического персонала, не говоря уже о том, что вовсе не учитывался тот общий распад трудовой морали, при котором АЭС превращаются в орудие самоубийства) [95] , если бы научная «оппозиция» имела право на критику всего этого, на критику победившего когда-то в атомной энергетике александровского направления?
95
Жутковато читать в посмертно опубликованных записках В. Легасова «Мой долг рассказать об этом…» такие вот характеристики наших ИТР и рабочих, трудовая мораль которых порой — на уголовном уровне. «Я вспомнил случай, например, на одной атомной станции, когда в главный трубопровод по сварному шву, вместо того чтобы правильно осуществить сварку, сварщики заложили просто электрод, слегка его, приварив сверху. Могла быть страшная авария, разрыв большого трубопровода, авария ВВЭРовского аппарата с полной потерей теплоносителя, с расплавлением активной зоны и т. д. Всё это было сделано во имя производительности труда — сварить больше швов. Такая халтура просто поразила наше воображение. Потом проверяли на многих станциях эти же участки, не везде было всё благополучно». («Правда» от 20 мая 1988 года). А что можно сказать про конструктора реактора чернобыльского типа (РБМК), которому специалисты указывали на изъяны его аппарата и именно в смысле надежности, а он оставался глух. Предложения о совершенствовании аварийной системы «не отвергались, но разрабатывались очень медленно». Кстати, кто этот конструктор? Автора! Впрочем, знаем — академик Доллежаль. Но и другие имена должны фигурировать. Все!
Тут наша наука вполне могла бы — обязана! — позаимствовать у парламентской демократии. Там именно правящая партия оказывается как бы в невыгодном положении: ее-то как раз и критикуют все, следят за каждым шагом.
Повторяю: всё, что я здесь написал, — результат бесед со многими учеными. Они об этом могли бы сказать и сами — точнее, аргументированнее, против чего-то возразили бы. Кто-то категорически не согласится. Но проблемы эти терзают всех.
Вот и обговорить бы открыто, без «чуда, тайны, авторитета» — этих всесильных бюрократических аргументов.
3-7марта 1988 г., [1991]
Не ослабляйте напора…
Слишком многое загадочно и необъяснимо для нас, неспециалистов (но, оказывается, и для некоторых специалистов), в действиях, поведении, в системе доказательств тех, кто планирует и строит для нас АЭС, обводняет и осушает земли ради возрастающих потребностей наших, издавна освоенные и неплохо кормившие страну черноземы и прочее, и тому подобное.
Летели мы в Индию. Когда я вошел в самолет, глазами встретился с нестарым черноволосым человеком, смотрящим на меня как на знакомого. Поздоровались с той степенью торопливой неуверенности, которая чаще всего свидетельствует, что обознались. Но человек тут же подошел к моему месту, назвал меня по фамилии и предложил выйти поговорить. Я человек деревенский, и это звучит для меня по старой памяти чуть-чуть угрожающе. Но куда тут, в самолете, выйдешь? Приткнулись где-то в переходе из салона в салон. Незнакомый знакомец сразу же заговорил о моей новомирской статье. [1988. № 9. «Честное слово, больше не взорвется…»]. Представился: работает в организации по обеспечению безопасности АЭС, назвал должность очень даже высокую. Конечно же, он не соглсен с направленностью мыслей неспециалиста. Я не очень вслушивался в его доводы, в знакомые интонации: возрастающая потребность в энергии, наше долгое отставание по атомным станциям, неизбежность риска при освоении новых технологий… Лицо и глаза человека — вот что меня притягивало, хотелось обеспокоенно спросить: «Наверное, довелось и вам Чернобыля хватить?» Что-то легасовское угадывалось, то, что когда-то в больнице подметил в человеке причастном… Слова же были какие-то заученно холодные, без всякого стремления к убедительности.
Но вот стюардесса попросила всех сесть на свои места и пристегнуться. Мой собеседник приблизил болезненно-бледное лицо, воспаленно горящие глаза свои к моему лицу и, понизив голос, не то попросил, не то воззвал — совершенно неожиданно, почти заговорщицки:
— Не ослабляйте напора!
Так вот в чем дело! Мы не вольны в своем поведении, и нам уже не справиться с самими собой, ведомственными. Ради Бога, остановите нас!
Может быть, я ошибся. Но я услышал, понял это так.
1989 г.
Выступление на открытии Московского энергетического клуба
Для нас огромное событие — организация Московского энергетического клуба. Международного.
Недавно об этом мы лишь мечтать могли: чтобы честные наши ученые и общественность, наши «зеленые» могли бы получить такую точку опоры. В борьбе со всесилием наших ведомств, У нас сколько министерств? Говорят, в Японии — 5. У нас около сотни.
Одни ведомства ведут химическую войну против собственного народа и природы. Другие — с помощью мощнейшей мелиоративной техники, третьи — почти уже атомную (Чернобыль).
Да что ваши военно-промышленные комплексы! Это кошка против нашего тигра — ведомств. У ваших есть конкурирующие фирмы и отрасли, способные им противостоять.
Наши куда более сплоченно наступают на моря, озера, реки, черноземы, воздух, пищу, на наши щитовидки и гены. Единой когортой.
Вот почему и ученые наши, которые не продали душу ведомствам, и «зеленые» наши так рассчитывают опереться на вас. мировую науку, в борьбе с ведомственным Левиафаном.
Вопрос, однако: чью сторону вы будете принимать — в каждом конкретном случае?