...Имя сей звезде Чернобыль
Шрифт:
Время и впрямь было критическое и, как оказалось, поворотное (близящаяся перестройка). Но тогда казалось: два тяжеленных состава по однопутной насыпи стремительно сближаются лоб в лоб, вот-вот врежутся. Все и перед всеми всеща правы! Так определял для себя формулу, по которой погибнет мир, — в повести «Последняя пастораль», которую писать начал, день за днем, слушая речи в ООН, где работал осенью 1982 года в составе белорусской делегации. В апреле 1983 года мы организовали в Минске встречу, конференцию писателей и публицистов, кажется, первую у нас, на тему ядерного Апокалипсиса.
Классически
Действительно, это тогда была проблема: чувство всеобщего конца, погибели — оно спасительно или губительно? Мобилизует человека, людей на сопротивление грозящему или обезволивает, совершенно уже, перед неизбежностью, только ускоряя сползание к пропасти?
109
Карякин Юрий Федорович — русский философ, публицист.
Задолго до этого (в 1955 г.) прозвучал «на весь мир» Манифест-предупреждение Рассела — Эйнштейна. На весь-то, на весь, но услышали его немногие (у нас опубликован, открыто и полностью, лишь в 1989 г. в журнале «Дружба народов»). Время нового мышления всё не наступало. Даже строптивый академик Петр Капица не принял главной мысли Манифеста: мир погибнет, человеку не выжить, если ядерное оружие будет оставаться на планете, а мир будет по-прежнему идеологически и политически разорван. Великий физик зачем-то стал гадать-прикидывать, насколько организм человеческий сможет адаптироваться к радиоактивному заражению…
Вначале и академик Сахаров создавал оружие Апокалипсиса (и его подчинила мысль, что спасение в равновесии страха) и лишь в 60-е годы понял: спасение на путях конвергенции социальных систем, а свой долг стал видеть в борьбе за то, чтобы общество, которому он вручил свой гений физика, перестало быть закрытым, чтобы уважались права человека, жизнь человека, а тем самым, и рода человеческого.
Ведь вызывали меня, например, после той Минской конференции в ЦК партии Белоруссии, где сообщили удивительную «формулу политики», высшей, по-видимому: «Если из всего нашего народа уцелеет 10 человек, важно, чтобы они остались советскими людьми. Советскими». Вот что, оказывается, важнее самого выживания рода человеческого.
Впрочем, генерал Хейг, госсекретарь Соединенных Штатов Америки, тогдашний, исповедовал нечто схоже-каннибальское, помните, знаменитое генеральско-секретарское: «Есть вещи поважнее мира и пострашнее войны…»
Я всё старался прорваться к капитанам подводных монстров, существующих ради того, чтобы «при необходимости» своими двумя десятками ракет снести целую Европу или Америку.
Первый такой разговор я «рассекретил», выступая на Московском форуме «За выживание человечества» — был уже 1986 г. «Московские новости» напечатали и начался шум, обвинения в «кощунстве» и «предательстве». Как: они нас да, а мы их нет? Они — миллиард снесут, испепелят, два миллиарда жизней и не получат того же в ответ? Да и вообще, никакого капитана не было, Адамович его придумал! По причине зловредного своего пацифизма.
Но капитан был, и разговор был. В семейной домашней обстановке, за чаем. На вопрос мой: я предложил «модель ситуации» — они нанесли удар, испепелили полмира и вторую половину засыпали радиацией, кнопка возмездия под вашим пальцем — ответите агрессору (но, возможно, что и ошибка компьютеров) — нажмете или не нажмете? Жизнь уцелевших людей и стран, а возможно, и само будущее рода нашего и вообще существование жизни на земле — в ваших руках.
Сидевшие за столом мать и дочь капитана откликнулись немедленно: «Конечно! Они же нас убили. Нашу страну».
Голоса из прежних времен: папа, отомсти — плакаты и призывы неядерной Великой Отечественной живут и поныне в нашей памяти, в нашем сознании.
Капитан всё не отвечал. И вдруг вернул мне вопрос: ну, а вы как бы поступили?
— Нет, не нажал бы ни при каких обстоятельствах! Иначе именно я, мы будем убийцами человечества. Тот, нажавший первым, подлец — убийца половины человечества, а я — всего рода людского. Всекаин!
— Ну, а я, — наконец ответил капитан, — я не скажу, как поступлю. Они не должны этого знать.
История эта имела продолжение поучительное. В том смысле, что проявила, от чего и к чему мы поднимались в своем сознании. И как стремительно. Летом 1987 г. генерал Дмитрий Волкогонов, тогда второе лицо в политуправлении Советской Армии, очень легко вызвал гнев и возмущение не троллейбусной, а писательской публики в зале Дома литераторов, когда упрекнул некоего писателя, (не называя имени), в немыслимой безответственности и кощунстве (пересказал беседу с капитаном мнимым, по его убеждению, потому что советские воины в отличие от некоторых писателей «не такие»).
Когда я все-таки не пожелал быть анонимом и вышел на трибуну: мол, это я такой плохой! — и попытался объяснить и развить свой разговор с капитаном, убедить, что времена «возмездий» ушли бесповоротно, пришлось преодолевать несколько шквалов искреннего возмущения из писательского зала. А после в вестибюле знакомый, близкий мне фронтовик, поэт, сказал как-то растерянно: «Не знай я тебя, решил бы, что говорит предатель!»
Но прошло всего лишь полгода, горбачевская политика нового мышления привела его в Вашингтон, был заключен первый в истории договор о ликвидации целого класса оружия ядерного, и когда в газете «Советская культура» снова вспыхнула полемика: нажал бы, не нажал!.. — в ответ на письмо моих земляков Бегуна и Бовша она прозвучала глухо, почти не резонируя на общество.
Людям становилось многое привычным, что недавно казалось абсолютно неприемлемым.
Помнится, что там, в Вашингтоне, Горбачев, счастливый тем, что им удалось с Рейганом совершить, отметил, подчеркнул благодарно, что вело его к этому и общественное мнение, а его, общественное мнение, подталкивали публицисты, писатели и т. д.
Расскажу про такого вот «подталкивателя» — солдата советских ракетных войск, который приезжал ко мне специально, поговорить. Его едва не посадили (но потом досрочно демобилизовали) за упрямую мысль, фразу: