02-Всадники ниоткуда (Сборник)
Шрифт:
Но, кроме людей, «облака» моделировали и вещи. Дубликат нашего снегохода был настоящим. Настоящими были и вещи в городе Мартина. Прохладительные напитки можно было пить, сигареты можно было курить, на автомобилях можно было ездить, а пули из полицейских автоматов пробивали даже камень. В домах были настоящие окна и двери, в настоящих кафе торговали настоящим кофе и сосисками, и владелец настоящей автоколонки продавал вам настоящее масло и настоящий бензин. И в то же время настоящие автомобили возникали как призраки на шоссе, пересекающем город, возникали ниоткуда, из пустоты, и на противоположном конце его исчезали так же призрачно и в такой же пустоте, превращаясь в ничто, в облако пыли, вздыбленной только что шуршавшими по асфальту колёсами. И не все двери в домах куда-то вели, некоторые не вели никуда, за ними была та же пустота, только непроницаемая и чёрная, как спрессованный дым. Значит, и в моделировании окружающего человека материального мира была какая-то иная система, в чём-то его ограничивающая. Сформулируем вторую неясность: почему иная система, в каких целях и чем ограниченная?
И ещё неясность: в создании самолёта-двойника на пути из Мирного в Москву Зернов уже допускал возможность иной системы моделирования. Совпадала ли она с описанной Мартином?
— В какой-то степени, — ответил, подумав, Зернов. — По-видимому, «облака» создают разные модели по-разному. Вы помните багровый туман в самолёте, когда не было видно сидевших рядом? В Сэнд-Сити даже неизвестно точно, достиг ли туман такой же густоты; газета пишет, что воздух был прозрачен и чист, только окрашен или подсвечен красным. Должно быть, с густотой и плотностью этого газа связан и характер модели. Я думаю, что люди в призрачном городе Мартина ещё в меньшей степени люди, чем пассажиры нашего двойника-самолёта. Почему? Попробуем разобраться. Помните, я ещё в Карачи говорил вам, что люди в нашем самолёте моделированы не во всей их биологической сложности, а только в их специальной функции. Вся сложная психическая жизнь человека отключалась, вычёркивалась: создателям модели она была не нужна. Но пассажиры нашего самолёта — это ведь не просто пассажиры Аэрофлота. Разве их связывало социально только путешествие? Было и многое другое: совместно прожитый год, работа, дружеские или неприязненные отношения с соседями, планы на будущее, мечты о воссоединении с любимыми и родными. Все это расширяло и усложняло их пассажирскую функцию. Потому и создателям модели пришлось, вероятно, усложнить её, сохранить какие-то ячейки памяти, какие-то мыслительные процессы. Я думаю, жизнь в самолёте-двойнике протекала подобно нашей.
— Или повторялась, как магнитофонная запись, — сказал я.
— Едва ли. Они создают модель, а не шаблон. Даже в городе Мартина жизнь не повторяла происходившее в реальном Сэнд-Сити. Например, полицейская охота. Но обратите внимание: люди в этой модели города ещё более удаляются от людей. Воспроизводится голая функция: прохожий идёт, гуляющий гуляет, водитель ведёт машину, торгующий продаёт или предлагает товар, покупатель покупает или отказывается от покупки. И только. При всём том они не куклы. Они могут думать, соображать и действовать, но только в пределах функции. Скажите официантке в кафетерии моделированного города, что вам не нравятся сосиски. Она тотчас же ответит, что консервированные сосиски не портятся, что банка была вскрыта четверть часа назад, но, если вам угодно, она заменит их бифштексом, прожаренным или с кровью, по вашему вкусу. Она может и пококетничать с вами, даже сострить, если она остроумна, — это тоже входит в её профессиональную функцию. Поэтому она и не вспомнила Мартина: он не был связан с её работой.
— Но почему о нём вспомнили полицейские? — спросила Ирина. — Он не ограбил банк, не покушался на карманы прохожих и не боксировал в пьяном виде на улице. Где же связь с функцией?
— А помните вырезку из газеты? Во время тумана был избит какой-то нью-йоркский адвокат. Полиция прибыла слишком поздно и, к сожалению, не нашла виновников. Вы обратили внимание на это «к сожалению»? Полиция, конечно, знала виновников и не собиралась их искать. Но почему бы не найти им замену? Каких-нибудь пьяниц или бродяг? На это и были нацелены полицейские. В реальном Сэнд-Сити они никого не нашли. В моделированном городе им подвернулся Мартин с приятелями.
— Хотел бы я быть на его месте, — сказал я с завистью.
— И получить пулю в лоб? Пули-то были настоящие.
— И у Мартина были настоящие. Может, мазал?
— Не думаю, — сказал Зернов, — просто травмы, опасные для человека, безопасны для этих биоголемов. Едва ли их организм был похож на человеческий.
— А глаза? Они же видели Мартина.
— Кроссворд, — засмеялась Ирина, — подставляете слова в клеточки, а слова не те. Что-то совпадает, что-то нет.
— Конечно, кроссворд, — весело откликнулся Зернов. — А что же ещё? Положить бы этого полицейского на хирургический стол да и вскрыть ему брюхо. Вот бы и увидели, есть ли у него кишки и желудок. А что мы имеем для решения задачи? Логарифмическую линейку? Микроскоп? Рентген? Смешно. Пока у нас нет ничего, кроме логики. Ну и слова не те. Кстати, и глаза не те, — ответил он уже на мою реплику. — Видели Мартина, но не видели солнца. Не наши глаза. Потому что были запрограммированы на существование лишь в пределах какого-то моделированного часа. Само время было моделировано. И проезжавшие по шоссе машины моделировались в движении в пределах того же отрезка времени и того же отрезка пространства. Вот и получилось, что в городе-двойнике они возникали ниоткуда и пропадали в никуда. Кроссворд, — засмеялся он.
— Камуфляж, — прибавил я, — вроде их домов. Снаружи стенка как стенка, а внутри пустота. Чёрное ничто. А посмотреть бы хотелось, — опять вздохнул я. — Едем как очевидцы, а видели тютельку.
— Ещё увидим, — загадочно произнёс Зернов. — Мы с вами, как и Мартин, меченые. Они ещё нам покажут кое-что новенькое, может, случайно, может, и сознательно. Боюсь, что покажут.
— Боитесь? — удивился я.
— Боюсь, — сказал Зернов и замолчал.
Самолёт, пробив облака, уже снижался навстречу большому, едва различимому в сиреневой дымке городу со знакомым с детства силуэтом ажурной башни Эйфеля. Издали она казалась обелиском из тончайших нейлоновых нитей.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДЖУЛЬЕТТА И ПРИЗРАКИ
17. ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ В ОТЕЛЕ «ОМОН»
В связи с предстоявшим конгрессом Париж был буквально наводнён туристами. Нашу делегацию устроили в отеле «Омон», небольшом, не первоклассном, но, должно быть, гордившемся своей старомодностью. В его скрипучих деревянных лестницах, пыльных бархатных портьерах и роскошных старинных подсвечниках было что-то бальзаковское. Свечи горели всюду — на столах, на подоконниках, на каминных мраморных досках, и не как суетная дань моде, а как упрямые соперники электричества, которое здесь явно только терпели. Американцам это нравилось, а нам не мешало; впрочем, в комнатах мы и десяти минут не пробыли и два часа до ожидавшей нас пресс-конференции пробегали с Ириной по улицам вечного города. Я — разевая рот на каждое архитектурное чудо, она — со снисходительным вниманием поясняя мне, когда и для кого это чудо было построено.
— Откуда ты так знаешь Париж? — удивился я.
— Я уже третий раз здесь, а вообще и родилась в Париже, и катали меня в детской колясочке по этим же улицам. Впрочем, об этом потом как-нибудь, — сказала она загадочно и вдруг засмеялась. — Даже портье в нашем отеле встретил меня как старую знакомую.
— Когда?
— Когда ты рассчитывался с шофёром такси. Я и Зернов вошли в холл, портье — этакий лысый лорд — оглядел нас с профессиональным безразличием, потом вдруг глаза у него расширились, он отступил на шаг и уставился на меня как истукан. «Что с вами?» — удивилась я. Он стоит и молчит. Тут уже Зернов спросил: «Вы, вероятно, узнали мадемуазель?» — «Нет-нет, — опомнился он, — просто мадемуазель очень похожа на одну нашу клиентку». А мне показалось, что узнал он именно меня, хотя в этом отеле я не останавливалась. Странно.
Когда мы вернулись в отель, портье на этот раз даже не взглянул на Ирину, зато мне улыбнулся и сказал, что меня уже дожидаются: «Прямо на эстраду пройдите».
Конференция действительно ожидала нас в ресторанном зале отеля. Американцы уже явились, заняв большую часть концертной эстрады. Телевизионные операторы суетились вокруг своих фантастических чёрных ящиков. Корреспонденты с фото- и кинокамерами, блокнотами и магнитофонами рассаживались за столиками. Тут же официанты разносили бутылки с разноцветными этикетками. У нас на эстраде тоже стоял столик с бутылками — об этом уже позаботились американцы. Ирина осталась в зале — переводить не требовалось: все или почти все присутствующие говорили и по-французски и по-английски. Французский, правда, я знал неважно, лучше понимал, чем говорил, но полагал, что присутствие Зернова избавит меня от вещания. Увы, я ошибался. Газетчики собирались выжать всё, что могли, из «очевидцев феномена», а я к тому же был ещё и автором фильма, потрясавшего Париж уже вторую неделю.
Вёл конференцию астроном из Мак-Мердо, по фамилии Мак-Эду. Он уже привык к тому, что газетчики то и дело острили о Мак-Эду из Мак-Мердо или, вспоминая название шекспировской комедии, устраивали «много шуму из-за Мак-Эду». По-английски это звучало совсем колоритно: «мач эду эбаут Мак-Эду». Но смутить его было трудно. Он вёл наш корабль в конференционном шторме с искусством многоопытного кормчего. Даже голос у него был капитанский, умеющий осадить, когда нужно, чересчур уж назойливых вопрошателей.