04-Версии истории (Сборник)
Шрифт:
— И ты не помолодел, мальчик, — сказал он, привстав и подвинув кресло вплотную к столу.
— Вы научились уже и мысли читать, — откликнулся я.
— Нетрудно. Ты взглянул на мои руки и волосы — они первыми свидетельствуют об утраченной молодости. Здоров?
— Уже.
— Могу поздравить тебя с возвращением и победой. Правда, пока еще подспудно, втайне, для окружающих ты по-прежнему Чабби Лайк.
— Чабби Лайк умер.
Дибитц вздохнул:
— И рад и жалею, Рад потому, что Лайк сделал невозможное, а все-таки жаль, что он уже полностью рассекречен.
— Так меня же каждая собака узнает.
— Собака, может быть, и узнает, а человек — нет. Есть средства, неузнаваемо меняющие внешность, есть биографии, которые ждут воплощения, и дела, требующие твоего ума и таланта. Но о будущих делах потом. Поговорим о сделанном. Ты уже знаешь результатах?
— Кое-что из газет.
— Дополню штрихами, так сказать, закулисными Твой блистон был расшифрован сразу. И нашими лаборантами, и международной комиссией физико — химиков. В СВК заартачились: лабораторные анализы, мол, проведены без их участия. В скафандрах работать отказались, потребовали специальной изоляционной камеры с манипуляторами. Только не помогли уловки. Блистон чистенький, беспримесный. Состоялась встреча на высшем уровне. Ну и согласились: с золотой маскировкой покончить, излишки добытого блистона изъять на потребу мирного строительства, рудники в Лоусоне взять под международный контроль. Расписались под документом, пожали руки и признали инцидент исчерпанным. В кулуарах похвалили тебя за ум и хитрость — еще бы, переиграл начисто их гроссмейстеров контрразведки! Гроссмейстерам, конечно, дали по шапке — Уоррена перевели куда-то пониже, Тейлора подобрали промышленники — где-то командует у них сыском и черными списками, ну а Бигль пока не у дел. Ждет назначения.
— Мак-Брайт уцелел?
— К счастью. До него так и не добрались — не оставил следов. А Док у нас.
— Слышал.
— Такому трудно в подполье — слишком заметен. Но рвется назад. Не знаю, может быть, согласимся — пошлем.
— А Даблью-эй?
Генерал прищурился и помолчал, как-то странно помолчал, сквозь улыбку, не то чтобы насмешливую, но с предвкушением явного удовольствия. Потом вызвал по видео приемную, всмотрелся во что-то на экране и сказал:
— Просите.
И в комнату вошел — у меня рука не подымается написать кто…
Бигль!
Разведчик привык к неожиданностям, ему не положено открыто выражать свои эмоции — удивление, страх или радость, он всегда собран и готов к самому удивительному, чего и предположить не мог. Но я так и застыл с открытым ртом, как школьник в кинотеатре. Все, что угодно, только не это, но Бигль вошел, чудной и непривычный, в штатском, такой же грузный, седой и величавый, каким я привык его видеть на фотографиях или в тех редких случаях, когда он появлялся публично — на юниэкранах.
Бигль, кряхтя, уселся напротив, молча, с какой-то хитринкой подмигнул шефу, а тот сказал:
— Теперь закрой глаза, бывший Лайк. На минуточку. Только по-честному.
Я повиновался и вдруг услышал до жути знакомый голос:
— Ну вот мы и снова встретились, сынок. Первый!
Я онемел.
Бигль — Первый?!
Бигль — Даблью-эй?!
И Бигль — душа Сопротивления — «слама», впитавшего в себя все оппозиционные группы и партии, всю ненависть народа к последней олигархии на Планете! Чудеса!
— Обалдел, — усмехнулся Дибитц. — А еще разведчик.
— Классный разведчик, — сказал Бигль. — Не смейся. Первого он знает по голосу, а по кодовому обозначению я был для него невидимкой.
— Если кодовое обозначение открыто, значит, больше не встретимся, — вздохнул я.
— Как знать, сынок. Твоя профессия еще ну^, на. Пока нужна. Мы уже с тобой говорили об этом СВК — как гнилое яблоко: снаружи румянится внутри — труха. Слам становится силой, с которой уже трудно совладать. А партия, сынок, наша партия знает, как и куда направить эту силу и как умножить ее. Не помешали старые Тейлоры и Уоррены, не помешают и новые.
— А где же будет старый Бигль?
— Найдется работенка. Пока я им тоже еще нужен.
— Как же вы рискнули приехать сюда? А если хватятся?
— Не хватятся. Для них я где-то отдыхаю. А где именно — у меня еще есть привилегия не сообщать о своих маршрутах.
Шеф вынул из сейфа папку в черной обложке. Я понял, что разговор окончен, и встал.
— Тебе бы отдохнуть, — сказал Дибитц, — воспользоваться передышкой. Месяц — другой. Где-нибудь на море.
— У тебя и спутница есть для отдыха, — добавил Бигль. — Я привез с собой Линнет. Ей тоже нужно отдохнуть и сменить перышки.
С крутого берега мы глядели на море. Стальное с белыми гребешками зыби, оно не ласкало и не манило. И гул прибоя не взывал к курортной расслабленности.
Высоко над головой тянулись электрические провода к белой санаторной вилле между пиками деревьев. По проводу, тихонько пересвистываясь, прогуливались две крохотные птахи, именно прогуливались, не падая и не взлетая.
— Пернатые канатоходцы, — сказал я.
— Как в цирке, — улыбнулась Линнет.
— Там сетка. А на земле ее нет.
— Ты имеешь в виду — в жизни?
— Конечно. Мы же канатоходцы. Только без страховочного троса и без баланса. И уж конечно без предохранительной сетки вот так. А пока мы просто в отпуску.
— Отпуск кончился, Чабби, — вздохнула Линнет. — Возвращаюсь к канату.
— Получила вызов?
— Еще утром. А вечером улетаю.
— Завидую, — сказал я.
— Равнодушно завидуешь.
— Почему равнодушно — уверенно. С надеждой, что и я получу такой же завтра или послезавтра.
— Грустно, не правда ли?
— Профессия.
Перерыв, который и отпуском-то назвать нельзя было, подходил к концу.
И у Линнет и у меня.
Встретимся ли?
Эпилог
— Директора Бигля просят обождать три минуты в приемной, — пропел мелодичный невидимый голос. — Следите за световым табло.
«Пока еще директор, — внутренне усмехнулся Бигль, — только интересно, какого ведомства. Санитарного или кладбищенского? И всего три минуты. Что ж, обождем».