04.1912
Шрифт:
— Мисс Джеймс… — уловила она слабый шёпот Уайльда.
— Да…
— Не спите…
Мэри усмехнулась и устроила руку Уайльда у себя под подбородком.
— Я не сплю.
Её веки сомкнулись. Так хорошо, тепло и радостно ей не было ещё никогда. Усталость накатила тяжёлой необоримой волной, и Мэри глубоко вздохнула. Теперь, в этой благословенной темноте, она могла дышать спокойно, и её сердце уже не колотилось, точно умирающее.
— Вы спите, — слабо настаивал издалека Уайльд. — Вы легли на мою руку.
— Разве вам неудобно? — прошептала Мэри лениво.
— Вовсе нет, так теплее.
— Тогда почему вы говорите, что я сплю? — она едва шевелила губами.
Уайльд сурово отрезал:
— Потому что у вас закрыты глаза.
— А у вас? — спросила Мэри без особенного интереса, и Уайльд, помолчав, глухо ответил:
— У меня тоже. Хотя бы говорите со мной, мисс Джеймс, чтобы я знал, что вы не спите. Вам нельзя сейчас спать!
— И вам нельзя, — Мэри с радостью бы зевнула, но и на зевок у неё тоже не осталось сил. Мысли вязли, спутывались, и реальность уходила у неё из-под ног.
Она не могла бы с уверенностью сказать, что по-прежнему висит на своём сундуке. Наверное, если бы она упала в воду, она этого даже не заметила бы. В теле её не осталось больше чувствительности, которая спасла бы от пугающего холода, её разум не желал больше сражаться с усталостью. Мэри висела на сундуке, как будто в невесомости, и она могла быть уверена лишь в одном своём ощущении — в том, что мистер Уайльд не отнимает руки.
— Не спите, — пробормотала Мэри. Туман сгущался кругом неё, наползал на последний отчаянно трепещущий огонёк сознания. — Не спите, мистер Уайльд…
Снова наступила тишина. Перед глазами у Мэри сплетались кроваво-красные и оранжевые круги. Вдалеке содрогнулся от жалобного стона равнодушный воздух.
— Я не сплю, — неразборчиво проклацал из воды Уайльд.
Они снова притихли. Величественное молчание ночи неспешно накатывало на них, как ночной прибой, отнимало бодрость и погружало в сон. Мэри неловко подтолкнула застывшую руку Уайльда скрюченными пальцами и устроила на ней голову, как на подушке.
— Мистер Уайльд, — снова сказала она безразлично, — вы спите?
Тревога даже краем крыла не коснулась её, хотя Уайльд слишком долго молчал, прежде чем ответить.
— Нет, — наконец, сказал он. Его сиплый голос снизошёл до едва различимого шёпота.
— Я вас люблю, — легко сообщила ему Мэри. — Удивительно?
Уайльд снова долго молчал. Наконец, он пробормотал:
— Я знал.
Мэри опять притихла. Окоченевшая скрюченная рука Уайльда под её щекой не двигалась, и это было лучшим ответом, нежели самые пространные словоизлияния, нежели романтичные поступки и безумства, на которые способны только отчаянные юноши.
— Мисс Джеймс, — скрипнули из воды, — вы спите?
— Нет, — солгала Мэри. Перед глазами у неё крутилась бесконечная галерея из образов: люди, что были ей близки, люди, которые были ей дороги, люди, которых она боялась, люди, которые были ей безразличны, но неожиданно вспоминались сейчас, во всполохах света и искр. — А вы?
— Я не сплю, — запнулся Уайльд. — Они вернутся за нами, мисс Джеймс. Они вернутся.
— Да, — кивнула Мэри. — Они вернутся.
Ночь глухо молчала над ними. Вода слабо журчала, когда лёгкий сонный ветерок тревожил её. В молчащих ледяных просторах Уайльд и Мэри держались друг за друга, и Мэри уже не могла сказать точно, спит она и видит сон, что бодрствует, или же бодрствует, стараясь не свалиться в сон.
— Мистер Уайльд, — снова заговорила она, — вы спите?
Вода и небо молчали. Молчал и Уайльд, чья окостеневшая рука покоилась у неё под щекой. Мэри удобнее устроила её, с трудом сдвинула отяжелевшую голову и тихо позвала опять:
— Мистер Уайльд!
— Д-да… — вдруг бормотнула вода.
— Вы спите?
— Нет, — на этот раз ответ прозвучал быстрее. — М-мисс Д-джеймс…
— Да?
— П-позвольте… для краткости… звать вас по имени.
Если бы Уайльд сказал это хотя бы парой минут раньше, сердце Мэри вскипело бы от счастья. Но сейчас сердце её билось уже едва-едва, оно почти остыло, и Мэри сковывало потрясающее равнодушие. Кончики её задеревеневших пальцев даже не ощущали, что скользят по запястью Уайльда и забираются за его манжету — такой наглости она даже с отцом себе никогда не позволяла.
— Да, — сказала она. — А вы… м-можно… звать и вас по имени?
— Генри, — тут же отозвалась вода глухим булькающим голосом.
Мэри согласно кивнула и плотнее зажмурилась. Бесконечная круговерть лиц, подсвеченных рваными кругами, замедлилась перед её внутренним взором, и она радостно выдохнула:
— Генри, не спите, пожалуйста.
— Мэри, держитесь. Они вернутся. Они вернутся.
— Спасибо, Генри.
Мэри вздохнула глубже. Снова Атлантика замолчала над ними. Равномерно покачивалась, словно чья-то гигантская грудь, океаническая поверхность, а вдалеке уже совсем никто не кричал. Не было ни света, ни звука, ни движения — только бесконечная мёртвая гладь, заполонённая безвольными телами в белых нагрудниках. Они плавали посреди гигантского кладбища, и ничто не могло доказать им, что совсем недавно, неподалёку отсюда, воду бороздил грандиозный корабль, который прозвали непотопляемым, но который погиб в первом же своём плаванье — глупо, нелепо и страшно.
— Генри, — сипло позвала Мэри. Губы её едва шевелились, и она часто хватала ртом воздух, который резал, как громадными мясницкими ножами, лёгкие. — Генри…
Вода молчала. Молчало и провисшее чёрное небо. Мэри повторила:
— Генри, вы спите?
Уайльд не проронил ни звука.
Перед глазами у Мэри вертелась бесконечная цветная галерея. Отец, дед, бабушка, мать, Лиззи с яркой улыбкой, мистер Уайльд, снова мистер Уайльд, мисс Мэйд, стыдливо краснеющая так, что на лбу у неё загорается гигантская багровая точка, мистер Уайльд, Оливер Хаксли, которому, вне всяких сомнений, отлично жилось с женой и ребёнком (а, быть может, уже и с несколькими детьми). Мистер Уайльд обернулся и кивнул ей. Мэри кивнула бы в ответ, но все мускулы её шеи были скованы. Она не могла — даже если бы захотела — пошевелиться.
— Хорошо, — сказала Мэри, еле разлепив плотно сомкнутые губы, — вам нельзя спать… Разбудите меня, пожалуйста, если увидите… что я засыпаю.
Мистер Уайльд улыбался и кивал ей. Наверное, он никогда не приветствовал её так тепло и так участливо, и у Мэри согрелось бы сердце, если бы это случилось раньше.
Только сейчас тепло не приходило, ничто не вздрагивало в душе: она не понимала, где она, кто она, что вокруг неё. Наверное, под ней был тяжёлый сундук с громадной крышкой — но это не точно, — наверное, над нею было тёмное, глухое и равнодушное небо — и это едва ли правда, наверное, ещё внизу, глубже, под сундуком, была глубокая, бесконечно глубокая чёрная вода — но кто мог сказать, что это действительно было так? Под щекой у неё лежала равнодушная и холодная, как у мёртвого, рука Уайльда, за его спиной, вдалеке, где волны были сильнее, покачивались в белых спасательных нагрудниках окоченевшие трупы, а шлюпка пятого помощника Лоу лишь начинала нелёгкий путь обратно — только Мэри не знала, что совсем скоро эта шлюпка придёт.