05-Мой престол - Небо (Дилогия)
Шрифт:
Прошло тогда все как по маслу. Свет с неба был — что надо! Смятение, испуг, паника — это у левитов-то с их железными нервами, а что уж говорить о чувствительном Савле. Тот вообще в обморок грохнулся. Очнулся, вестимо дело, слепым, а тут еще и голос громоподобный: «Савл! Савл! Что ты гонишь меня?»
Все — по Канону.
Впечатление — штанов вовек не отстирать! Фигура речи, конечно, но теоретически имеет под собой некую почву: штаны-то Савл носил, как римлянин…
Дальше — дело техники.
В Дамаске Павла, пребывающего в типичном нервном шоке, находит «наш» человек по имени Анания. Савл,
А Анания тем временем всерьез и долго беседует с Савлом, громко и часто упоминает имя Господа, умело успокаивает. Проповедник — всегда чуть-чуть психолог: может словом снять страх, недоверчивость, напряжение. А Савл изначально был сильным человеком, многого ему не требовалось.
В довершение всего он еще и прозрел. И нравственно и физически.
Все получилось именно так, как было написано в пресловутом сценарии. И свидетелей было должное количество. Матушка История осталась довольна. Мимоходом ликвидировали слом. Безо всяких указаний сверху.
А у Савла возникли проблемы. Опять-таки те же самые, какие описаны в Новом Завете, но Петр и Иоанн уже к этому не прикладывали никаких усилий. Дамасские старейшины так и не поняли, что же произошло с посланцем Синедриона такое, что он, вместо того чтобы Изобличать новоявленных сектантов, наоборот — прославляет их Бога на каждом шагу. Ну и заточили на него ножи. По всем правилам, между прочим: перекрыли выходы из города, устроили облавы — все как полагается. Но Савл сбежал. А иначе и быть не могло — ему еще столько дел на Земле сделать предстоит… Вернулся в Иершалаим с позором. Никто ему руки не подает, за психа почитают. А тут опять Иоанн «тычет в книжку пальчик»: встречаться тебе, говорит, с ним пора, Петр. А Петра с души воротит — ну не нравится ему Павел, хоть ты тресни! И непонятно, почему не нравится: ну несовместимость какая-то. Хотя и не совмещал их еще никто…
Подключили к делу Иосифа Варнаву. Хороший мужик, киприот, покладистый, спокойный такой. Руководитель общины в Иершалаиме. Он Павла отыскал, пару душеспасительных бесед с ним провел, убедил прийти в общину.
Очередным утром Петр услышал шум за дверью:
— Не пойду я к нему! Не проси. — Голос говорившего был нервный: явно человек на взводе.
— Надо идти. Тебе же легче станет, И нам всем польза. Да и не укусит он тебя! — Это Варнава.
Ну, спасибо, брат, обласкал. Уж не укушу, как ни просите. Петр встал, открыл дверь.
Стоявшие за ней люди от неожиданности замолкли. Варнава глазами показал на обросшего и сильно похудевшего Павла:
— Вот, привел тебе… Ой, здравствуй, Петр! — Спохватился.
— Здравствуй и ты, Иосиф. Кого же ты ко мне привел?
— Это Савл, тарсянин, тот человек, о котором нынче много говорят. Да ты наверняка и сам о нем слышал, как он в Дамаекусе…
— Ничего я о нем не слышал, — перебил Петр. — А если и слышал так мало ли что в народе говорят? Фарисеи вон слухи запускают, что мы тут мальчиков развращаем, а ведь такого не происходит, правда, Иосиф?
Настроение было тогда игривое. Но Варнава шуток начальника не понимал.
— Нет, Петр, ничего такого! Что ты? — Глаза округлились — святое недоумение во взгляде.
— Вот и я говорю, что верить всему, о чем болтает народ, нельзя. Лучше услышать все из первых уст. Так, Савл? — Петр, сделав над собой некое усилие, подарил Павлу самую дружелюбную из улыбок.
Савл не ответил. Он смотрел на Петра исподлобья, недоверчиво, будто сомневался, что этот статный, широкоплечий мужик и есть тот самый Петр, о котором с уважением говорят все член общины. Не только в Иершалаиме.
— Садись, — Петр по-прежнему был сама положительность, — рассказывай, кто ты таков, чем заслужил народную молву, что было там… в этом…
— В Дамаекусе, — подсказал Варнава.
— Да, в Дамаекусе.
Павел вздохнул и начал говорить. Не приукрашивая, не привирая, рассказывал все, как происходило на самом деле. Речь у него была стройной, пожалуй, даже красивой, образованность давала о себе знать.
Петр подспудно искал случая, чтобы подловить Савла на какой-нибудь мелочи, но тот рассказывал, совершенно себя не выгораживая, наоборот даже — поворачивая события в невыгодном для себя свете. Петр почувствовал первые проблески уважения к сидящему перед ним человеку. В конце концов, личное, субъективное отношение можно и попридержать.
Савл говорил, а Петр, слушая его, уверенно приходил к выводу, что натура у мужика сильная, что умеет он, похоже, относиться к делу неистово, страстно. Вон с каким рвением в Дамаск помчался правосудие вершить… Кто ожидал, что описанный в Деяниях Апостолов эпизод, буквально и толково поставленный Петром и Иоанном по дороге в Дамаск, вызовет у тарсянина сильный нервный срыв. Он уже практически выкарабкался, ему еще надо помочь; немного, это несложно для Петра, а потом направить его энергию в мирное русло. Апостол выйдет — лучше не придумаешь. Как в Деяниях и говорится…
Павел прижился в общине. Петр стал находить в нем симпатичные ему черты, но слегка отчужденное отношение к неофитам никуда не девалось. Поторопились авторы Писания, обозначили Петра и Павла лучшими друзьями. Вот Иоанн — молодец. Со всеми держится ровно, одинаково средне. Ни особого дружелюбия, ни особого презрения. Просто ровно. И с Павлом так же. Когда-то Петр принялся рассуждать с Иоанном об отношении его, Иоанна, к окружающим: дескать, как-то ты безэмоционально со всеми держишься, Иван. Не то чтобы это было плохо, но все же странно, что у человека и друзей не много, и врагов он не нажил.
Иоанн ответил мудро:
— Друзей много и не надо — они ценны не количеством, врагов лучше не иметь. По понятным причинам.
Да уж, причины ясны.
И все же, несмотря на столь ясное мировоззрение Иоанна, жизнь то и дело приносила немало проблем и бед. Не в годы правления Ирода Агриппы, как это положено было по Писанию, а много раньше, в позапрошлом году, арестовали и спешно казнили Яакова Зеведеева. И опять Петра не было рядом. Он-то верил Писанию, ждал горького события много позже… Потом схватили и самого Петра, но ему из тюрьмы выбраться — пара пустяков, а за Яакова он себя еще долго клял. Оно и понятно: единственный на всю Иудею настоящий чудотворец — и не может спасти своих друзей, братьев от глупого судилища трусливых придурков…