10 вождей. От Ленина до Путина

Млечин Леонид Михайлович

Расклад сил в политбюро получился весьма любопытным. Из 22 членов ПБ, кандидатов и секретарей ЦК только Подгорный и Кириленко неожиданно выступили против публикации «юбилейной» статьи о Сталине. Неожиданно потому, что оба никогда не отличались ни демократичностью взглядов, ни новаторским мышлением. Их беспокоило другое. Подгорный тревожился, что если публиковать статью о Сталине, то «надо писать, кто погиб и сколько погибло от его рук… Поэтому кроме вреда ничего эта статья не принесет». Кириленко же заявил, что «нет такой партии в Европе, которая будет аплодировать подобного рода статье». Все остальные были за опубликование статьи. Причем многие –

весьма категорически.

Суслов утверждал, что «такую статью ждут в стране вообще». Мазуров даже предложил «поставить бюст на могиле Сталина». И поставят. Конечно, Шелепин, Андропов, Соломенцев, Капитонов, Кунаев, Щербицкий были решительно настроены: «Дать статью». Даже поднимался вопрос о переименовании Волгограда снова в Сталинград, о том, что у Сталина были «положительные стороны, – никто об этом, очевидно, не спорит» и что разве можно «игнорировать строительство социализма под руководством Сталина»?

Пришла очередь Брежневу подводить итоги обсуждения вопроса. Верный своей жизненной методологии, генеральный секретарь постарался все рассмотреть под его излюбленным углом зрения: будет ли способствовать статья сохранению спокойствия в стране или не будет?

«Что касается публикации статьи, – причмокивая, рассуждал Брежнев, – то я скажу вам откровенно, что я вначале занимал отрицательную позицию… При этом исходил из того, что у нас сейчас все спокойно, все успокоились, вопросов нет в том плане, как они в свое время взбудоражили людей… Но вот, побеседовав с секретарями обкомов партии, продумав дополнительно и послушав ваши выступления, я думаю, что все-таки действительно больше пользы в том будет, если мы опубликуем статью. Ведь никто не оспаривает и не оспаривал никогда его революционных заслуг… В спокойном тоне дать статью…» {708}

708

АПРФ. Рабочая запись заседания политбюро от 17 декабря 1969 года. Л. 1-10.

Так начался процесс прекращения десталинизации. На полную реабилитацию Сталина Брежнев и его единоверцы так никогда и не решились, но сам по себе факт правительственного решения об установлении бюста второго вождя на его могиле говорит о многом. Темы культа личности, репрессий, беззаконий сталинского режима были законсервированы партийным табу. По сути, этот «знак» был началом отсчета поворота страны от реформистской «эры» Хрущева к консервативной «эпохе» Брежнева. По сути, эта «эпоха» охватывает время правления не только Брежнева, но и Андропова, и Черненко. Короткая десятилетняя, бесшабашная, спонтанная, даже взбалмошная реформистская удаль Хрущева будет заменена на глубоко консервативную линию его ниспровергателей.

Консерватизм Брежнева и его единоверцев выразится в стремлении сохранить многие большевистские традиции и нравы, поддержать ортодоксальные «классовые» взгляды, согласиться с минимумом перемен в обществе. «Деятельность Брежнева, – отмечал известный американский историк Стивен Коэн, – формировала и укрепляла консервативные тенденции в советской политической жизни. Так, например, он обеспечил практически пожизненные синекуры высокопоставленным советским вельможам и чиновникам средней руки («стабильность кадров»), что существенно «состарило» не только высшее политическое руководство, но и всю элиту в целом» {709} .

709

Коэн Стивен. Переосмысливая советский опыт. Vermont, 1986. С. 153.

Конечно, если бы Брежнев и его соратники говорили о том, что история и ее освещение в конечном счете не зависят от решений политбюро, то все было бы понятно. Но всех интересовало и волновало одно: как формально не отступить от постановления ЦК о «культе личности» и одновременно громко сказать о «революционных заслугах» их кумира. Однако традиционная осторожность, «сбалансированность» Брежнева не позволили переступить невидимой грани, недвусмысленно выразив в то же время поклонение наследников перед зловещей фигурой покойного диктатора.

Среди «семи портретов» советских вождей силуэт Брежнева выделяется своей однозначностью. Это сугубо одномерный человек с психологией партийного бюрократа средней руки, тщеславен, осторожен, консервативен. Он боится крутых поворотов, страшится реформ, но способен неизменно гнуть «генеральную линию» партии туда, куда требует высшая партверхушка.

Его трудно назвать «простой» марионеткой партийного синклита, но это был чрезвычайно удобный для высшего коммунистического эшелона человек. Он олицетворял и выражал консервативные тенденции советского общества.

Профиль Брежнева весьма рельефен и потому, что он, наверное, как никто другой (за исключением Ленина), оставил множество рабочих, личных записей. Эти заметки, короткие записи Брежнев начал вести с 1944 года. Блокноты, общие тетради, записные книжки, настольные календари, просто отдельные листы бумаги испещрены полуграмотными фразами, отдельными малопонятными выражениями и просто словесными знаками. Последние полтора десятка лет эти рабочие записи носят уже более систематический характер, но содержание их также в основном малозначительно: величина собственного веса, сколько времени плавал в бассейне, кому звонил, что подавали на обед, какую награду или титул получил, медицинские процедуры, какими оказались трофеи на охоте…

Личные дела Брежнева тщательно подчищены (я об этом еще скажу), но резолюции на партийных и государственных бумагах определенны, конкретны (не так, как, допустим, у М.С. Горбачева). Как ни парадоксально это звучит, но Брежнев был весьма цельным, однозначным человеком при всей своей интеллектуальной посредственности. Он смог устроить всех. Хотя известно, что тот, кто «нравится» всем, в конечном счете не понравится никому.

Листая страницы его партийного дела, встречаешься со многими любопытными, а порой и несуразными моментами биографии этого человека. Расскажу об одном.

Где-то в конце семидесятых годов, после моего служебного текущего разговора с генералом армии А.А. Епишевым у него в кабинете, тот неожиданно поднялся, открыл сейф и вынул оттуда толстую папку с надписью «Личное дело генерал-лейтенанта Брежнева». Именно у начальника Главпура хранились личные военные документы генсека (той поры, когда Брежнев служил в армии). Молча пролистав папку, Алексей Алексеевич, не произнося ни слова (тогда подслушивали всех руководителей и везде), указал пальцем на строчку анкеты, где было написано чернилами: «русский». Убедившись, что я прочел, генерал армии нашел другую страницу дела, где тем же почерком было означено: «украинец». Вопросительно взглянув на меня, Епишев задал мне риторический вопрос: