100 shades of black and white
Шрифт:
Они оба поворачиваются к двери, где стоит Рэй, босая, обнаженная — худое плоское тело, загорелая кожа, раскрашенная всеми оттенками багрового, острые темные соски, гладкая выбритая промежность — и никакого стеснения. Все, как нравится Рену, идеал из идеалов.
— Ты порвал ее, — она говорит, скорее всего, о майке, о чем еще же. — Мне больше нечего надеть. А мои вещи ты спрятал...
— Можешь попросить что-нибудь у Хакса, — поддевает его Рен. — Он отдаст с радостью, чтобы только не пялиться на тебя, так ведь?
О да, меньше всего
— Держи, — он протягивает Рэй свою чистую, выглаженную рубашку, стараясь не касаться даже кончиками пальцев, но по рукам уже ползет зуд, поднимается к локтям, так и горит огнем. — Можешь не возвращать.
И та принимает одежду с благодарностью, накидывая на плечи, закатывает рукава, делаясь еще тоньше, меньше и беззащитнее под белым покровом, возвращает свою ангельскую белизну.
— Спасибо, — ее руки ловко скользят по затылку, перебирая влажные пряди, скручивают в пучки и закрепляют резинками, которые подает ей Рен. Со стороны настоящая идиллия, от которой несет все нарастающим безумием.
— Это твое? — интересуется Рэй, перебираясь на руки к Кайло. Она прячется в его объятиях, жмется с трогательной для той, кому засадили кулаком по скуле накануне, доверчивостью. И указывает на маску, висящую над кроватью. — Какая... красивая.
Какая уродливая, хочется перебить ее Хаксу. Стертые края, покоробленные от времени и пожара, эта дрянь принадлежала Скайуокерам, только не Кайло. Нет, она Энакина, того самого чокнутого душителя и пиромана, который чуть не прикончил всю свою семью.
Так что да, досталась Рену по праву, скалится по ночам из темноты, охраняя кошмары.
— Ага, — он даже позволяет ей привстать, дотронуться до святыни, невесомыми прикосновениями оглаживая исцарапанные кривые глазницы.
И это его заводит, еще как заводит — в ответ Кайло нажимает на опухшую лодыжку. Сдавливает пальцами, заставляя Рэй морщиться, балансируя на другой ноге. Он подается вперед и трется щекой о ее колени, оскаливая зубы перед новым заходом.
Солнце за сломанными, беспомощно обвисшими жалюзи багровеет, а значит, немного осталось.
Ночь уже близко, понимает Хакс, выдираясь из вязкости замкнутого мирка, заполненного этими двоими. И беда в том, что ему самому некуда спрятаться.
Он вылетает за дверь так быстро, что это напоминает жалкое бегство, и в ушах слышится раскатистый смех Рена.
Хакс возвращается в сумерках.
Давится вечерней прохладой, прячется на пролете между их с Реном последним этажом, где больше нет других комнат — у племянника директора все самое лучшее.
И наконец сдирает повязки, расчесывает зажившие царапины снова, новое поверх старого. И с каждым кругом — ногти, кожа, боль — зуд до локтей становится тише, а сквозь звенящую пелену пробивается другой вой.
Гремит музыка, на весь пятый, слава богу, что выходной, хотя не то чтобы Рена это когда-то волновало.
И слегка глушит стоны
Та еще дергается под Реном, придавленная к полу, даже делает попытки выбраться, но ее беспомощное трепыхание — он с легкостью раздавит ее, если захочет — только возбуждает Кайло. И того не смущает возвращение Хакса, его вообще ничем не взять, он даже поднимает ладонь в знак приветствия, а затем подхватывает Рэй за бедра и сильнее насаживает на свой член.
— Смотри, кто вернулся, малышка... Поздоровайся с Хаксом.
И она что-то стонет в ответ, а сбитая скула кровит, пачкая искривленное гримасой наслаждения тонкое лицо.
Приходится переступить через их тела, сплетенные вместе, чтобы добраться до спасительного островка собственной кровати, но Хакс все еще видит их — обнаженная спина Кайло блестит от пота, слышит их хриплые стоны в унисон, и по комнате плывет терпкий запах возбуждения.
От этого никуда не деться.
И он принимается терзать запястья, загоняя остриженные ногти как можно глубже.
Рен успокаивается спустя бесконечные полчаса, вытрахав из Рэй остатки сознания, сползает с нее и распластывается по полу рядом, занимая последнее свободное место. Хрипло дышит, затягиваясь так глубоко, что принимается кашлять, сбивает пепел куда-то в сторону и с весельем во взгляде рассматривает Хакса.
— Ты знаешь, — после секса в нем нет ничего, кроме сытого удовлетворения, приправленного ядом, — однажды я его чуть не трахнул, — он обращается к Рэй, и та вяло шевелится, прижимаясь к Кайло, прячет свое лицо на его груди, но слушает. Прекрасно все слышит.
— Хотел прибить его нахрен, а потом подумал, а какая разница, можно же и так... Помнишь, Хакс? Помнишь, что ты сделал?
Кайло все смеется, задыхаясь от дыма, докуривает до фильтра и гасит о пол, вычерчивая кривую полосу.
— Он сбежал, — наигранно громко шепчет он Рэй. — Но дело в том...
Дело в том, и Хакс знает это, лучше остальных, кто переступал порог этой комнаты, кто хоть раз в жизни оставался с этим ублюдком наедине, что...
— ... что от этого не сбежать. Все возвращаются, — гладит Кайло Рэй по волосам, и его пальцы спускаются ниже, рисуя узоры на расправленных крыльями лопатках. — Как ты, например, и он. Как все.
Едкий дым лезет в глаза, вызывая резь до слез.
А ночью Рэй перебирается к Хаксу, скользит с одной постели на другую, звеня тонкой цепочкой, вернувшейся на свое законное место. И Хакс обреченно подставляет ей ладонь, ловя в темноте, чтобы не ударилась о угол. Укрывает их с головой, хотя ему все еще так жарко, что вот-вот сгорит.
Она оставляет прохладный след от ладоней на лбу, на щеках, на шее, и ловит дыхание своим ртом, втягивая с еле слышным свистом.
— Не... — он пытается остановить ее руку, настырно протискивающую вниз, к резинке пижамных штанов, потому что смотреть — это одно. Но за одно прикосновение Кайло убьет его на месте. — Не надо...