100 великих загадок русской истории
Шрифт:
Убеждение в том, что он эпилептик, укоренилось. Споры возникали только о том, была ли гениальность писателя результатом «священной болезни» и к какой разновидности судорожных припадков относятся те, которые посещали Федора Михайловича примерно раз в три недели. Получается, он перенес сотни припадков и тем не менее остался в здравом уме. Более того, в конце жизни он создал свое величайшее произведение «Братья Карамазовы».
Психиатр О. Кузнецов провел детальный анализ всех сведений о падучей болезни писателя, назвал ее «священной болезнью», легендой и предложил диагноз: симптоматическая эпилепсия при последствиях легко протекающего органического заболевания головного мозга, сопровождающаяся пограничными психическими расстройствами
Доктор М. Сниткин незадолго до смерти Достоевского предупредил его, что мелкие сосуды легких стали тонкими и хрупкими и вполне возможен их разрыв из-за какого-либо физического напряжения.
26 января 1881 года, работая ночью, Федор Михайлович уронил перо, которое закатилось под этажерку. Ее пришлось отодвинуть, сделав усилие. Порвалась артерия и горлом пошла кровь. Достоевский потерял сознание. Он умер не от припадка и не в припадке, а вследствие патологических изменений сосудов легких.
Тайна сибирского старца Федора Кузьмича [31]
Так велико желание видеть на вершине власти идеального правителя, царя доброго, а лучше – праведного, и так их было мало в истории, что в каждом из исторических персонажей пытаются отыскать хоть намек на заветный облик. И вот оказывается, что эти чаяния не напрасны, что Россию (и весь мир) можно поздравить со святым, причем необычайно ярким, чья судьба для христианского мира уникальна. Им был император Александр Первый – Благословенный, как звали его в народе.
31
По материалам В. Камского.
Александр I пришел к власти через невольное отцеубийство, хотя, конечно, сам он давал согласие только на отстранение от власти Павла I, причем под угрозой собственной жизни, – но это мучило его всю жизнь. Реформы его, вследствие сильнейшего давления окружения, были неудачны. В первых столкновениях с Наполеоном в Европе в 1805—1807 годах российские войска терпели поражения (хотя и несопоставимые с Цусимой и революциями 1905 и 1917 годов). С 1817 года усиливались реакционные действия в связи с возникавшей угрозой дворянского восстания. Но нельзя забывать и другое. Он одержал победу в Отечественной войне 1812 года и был убежден, что победой обязан промыслу Божьему. Человек искренней религиозности и чуткой совести, Александр заложил шедевр русской архитектуры (увы, не осуществленный) – храм Тела, Души и Духа на Воробьевых горах. Еще в 1809 году было создано Великое княжество Финляндское, ставшее по существу автономией с собственным сеймом, а в мае 1815 года Александр объявил о даровании конституции царству Польскому, предусматривавшей создание двухпалатного сейма, системы местного самоуправления и свободу печати. В 1817—1818 годах ряд близких к императору людей (в т.ч. А.А. Аракчеев) занимались по его приказу разработкой проектов поэтапной ликвидации крепостного права в России. К 1820 году был готов проект «Государственной уставной грамоты Российской империи» (конституции), предусматривавший федеративное устройство. В век империй Александр I провозгласил христианскую идею Священного союза (хотя она была извращена его корыстными союзниками) – прообраз возникших столетием позже Лиги Наций, ООН, Европейского Союза.
С течением времени Александр I все больше убеждался в том, что ему не удается облагородить государство в соответствии с христианскими принципами, которые настойчиво звучали в его душе. Этот разлад между реальностью и долженствованием мучил его год за годом, усугубляясь терзанием от сознания своего недостоинства понести великую ответственность, одиночества (царь жаловался, что не имеет помощников и не может найти подходящих людей на губернаторские должности) и муками совести
Старец Федор Кузьмич
«Ранняя осень 1825 года, солнце, золотая листва. И уже не то мучительное беспокойство, которое заставляло метаться по всем губерниям и городам империи, но тщательно продуманный план приводит его в Таганрог. Рубеж жизни достигнут, совершается небывалый поворот судьбы. К государю не допускается никто, кроме императрицы, лейб-медика и камердинера: время, достаточное для последних приготовлений. Затем приносится гроб. Из Таганрога на север выходит высокий пожилой путник в одежде простолюдина, с мешком за плечами, с палкой в аристократически маленькой руке. А во дворце – заглушенные движения, шорох, шепчущие голоса. Гроб завинчивают и заливают свинцом. Россия оповещается о скорбном событии – безвременной кончине императора Александра.
Лейб-медик рисует профиль государя на смертном одре: это в столице должно послужить доказательством, что император действительно умер и в гробу действительно его тело. И гроб везут через всю Россию, чтобы в Петербурге опустить его с подобающими церемониями в усыпальницу царской фамилии. <…>
В конце 1825 года в Саровскую обитель прибыл неизвестный человек средних лет. Его исповедовал сам преподобный Серафим, и вновь прибывший был принят в монастырь под начало преподобного как послушник под именем Федора. Его происхождение и прошлое оставались не известными, по-видимому, никому, кроме преподобного.
Миновало несколько лет – время, достаточное для того, чтобы официальная версия о смерти в Таганроге императора Александра крепко вошла в общественное сознание. Немногие посвященные свято хранили тайну: каждый понимал, что приоткрыть хоть крайний уголок ее – значит закончить жизнь в казематах Шлиссельбурга либо в других, еще более скорбных местах. У всех было еще свежо в памяти 14 декабря, и малейший слух, способный посеять сомнение в правах императора Николая на престол, был бы истреблен в самом зародыше. Императрица Елизавета умерла. Новый государь наложил руку на ее письма и дневники, прочитал их в полном уединении и собственноручно сжег в камине.
Но прошло немного времени, и в Саровскую обитель, отстоявшую от Петербурга на тысячу двести верст, внезапно пожаловал он, государь император. Аршинными, как всегда, шагами, выгнув грудь колесом и глядя вперед стеклянным, трепет наводящим взором, прошествовал он со свитою в скромный храм. На паперти его ждал в праздничных ризах маленький горбатый старичок со множеством мелких морщин и с голубыми глазами, такими яркими, будто ему было не семьдесят, а семнадцать лет. Император склонился, и его пушистые, благоухающие, холеные подусники коснулись руки святителя – бледной, с загрубевшими от постоянной работы пальцами, но странно пахнущей кипарисом.
После торжественной службы и не менее торжественной трапезы государь удалился в келью настоятеля. И там в продолжение двух или трех часов длилась беседа троих: Серафима Саровского, Николая I и того, кто теперь трудился в Сарове под смиренным именем послушника Федора. <…>
Государь вернулся в Петербург. Логика власти продолжала свой неукоснительный ход. И та слепота, которую политики того времени считали государственным здравым смыслом и назвали бы, вероятно, государственным реализмом, если бы это словечко уже было изобретено, продолжала стремить империю к ее концу.