1000 ночных вылетов
Шрифт:
А вскоре, после одного из боевых вылетов, я приношу парторгу эскадрильи заявление о вступлении в партию. Первую рекомендацию мне дает комиссар полка. А вторую… Вторую написал старший лейтенант Руднев! Позже у меня будет возможность убедиться в том, что он храбрый офицер, весьма выдержанный и умный человек. Наделенный наблюдательностью и проницательностью, обладающий способностью к аналитическому мышлению и смелым обобщениям, он сумел обезвредить не одного настоящего шпиона.
Простите мне, подполковник Руднев, мое первоначальное мнение о вас. Юности свойственна скоропалительность
И тут же узнаю о том, что выездная сессия Военного трибунала армии рассмотрела дело бывшего комэска-два и уже бывшего лейтенанта Брешко, обвиненного в трусости и еще кое в чем… Заседание проходило при закрытых дверях. В окончательной инстанции высшая мера наказания была заменена штрафным батальоном до окончания войны…
Командиром нашей эскадрильи назначен лейтенант Ширяев.
Ни шагу назад!
Каждую ночь полк улетает на боевое задание, и каждый раз в новый район действия. Два дня назад летали под Вязьму, вчера под Спас-Деменск, сегодня бомбим укрепления противника в районе Ржева. Каждый понимает, что такой большой район боевых действий отнюдь не потому, что наш полк обладает какой-то исключительной боеспособностью, — нет, все это из-за нехватки авиации.
Чтобы как-то сократить время, необходимое для полетов к цели и обратно, подбираем полевые площадки ближе к линии фронта, ближе к предполагаемой цели и перелетаем на них днем. Эти площадки получили название аэродромов подскока. И хотя здесь все временно: площадка служит одну-две ночи — готовим их солидно. Мы знаем возможности воздушного противника, и теперь о маскировке аэродрома и самолетов заботятся все. Вместе с нами к аэродрому подскока тянется команда ложного аэродрома, спешит автомашина с зенитным прожектором, зенитчики. Правда, их немного — два орудия. Но все же защита и охрана нашего аэродрома.
На нашем старте всего два фонаря типа «летучая мышь». Но летчики уже привыкли к этому и уверенно находят свой аэродром с помощью светового маяка и земных ориентиров. Порой сам удивляешься, каким чутьем, каким дополнительным зрением находишь в кромешной тьме эти едва мерцающие огоньки старта! Зато рядом, в десяти-двенадцати километрах сияет «настоящий» электрический старт. Его часто бомбят вражеские самолеты, но «аэродром» продолжает работать. И тоже приходится удивляться, когда команда ложного аэродрома успевает приводить его в порядок — бомбят-то каждую ночь! А вся команда ложного аэродрома состоит из сержанта, двух солдат-ополченцев и шофера старенького «газика».
Каждое утро после полетов — построение. Затем короткая политинформация и сводка Совинформбюро. У губ комиссара пролегла жесткая складка: фашистские войска все дальше продвигаются в глубь страны. Пал героический Севастополь, захлебнулось наше контрнаступление под Харьковом, оставлен Ростов, вражеские войска продвинулись к Северному Кавказу, захвачены Майкоп, Пятигорск, Нальчик. Что-то сообщит комиссар сегодня?..
Этой ночью мы бомбили железнодорожную станцию южнее Ржева. Теперь возвращаемся на свой аэродром. Неожиданно наваливается густой туман. Радиосвязи с землей мы не имеем, нет у нас приборов для «слепой»
Идем над туманом. Выдерживаю курс на аэродром. А если и он закрыт туманом? Что тогда? Ведь топлива в баке едва-едва по всем расчетам… В какое-то мгновение туман становится реже и где-то под нами мелькает световое кольцо. Это же наш «приводной прожектор»! Теперь до аэродрома рукой подать. Но радость преждевременна: туман опять становится плотнее.
— Что будем делать? — спрашивает Иван Шамаев, мой штурман.
— Что же делать? Надо садиться.
— Но…
— Давай искать аэродром, Иван. А там… Подсветишь ракетой.
— Подсвечу! Бери курс… Смотри, вон аэродром! Над туманом появляется пучок зеленого света — ракета! За ней вторая, третья.
— Подошли самолеты, — замечает Иван. — Подсвечивают с земли!
— Вижу сам. А вот как зайти на посадку?..
— Ты летчик — думай! Самолет справа!
Чуть отворачиваю влево и включаю навигационные огни. Тут уж не до маскировки, не хватает еще столкнуться с кем-либо из своих.
А с земли все взлетают и взлетают ракеты. Взлетают с одного и того же места. Если принять эту точку за начало посадочной полосы, то… Надо только точно выдержать посадочный курс.
Эх, если бы увидеть землю! Всего на одну-две секунды!
— Посадочный курс, Иван?
— Триста пять! Доверни чуть влево. Так! На посадочном!
Самолет со всех сторон окутан ватой.
— Следи за землей! Если увидишь, крикни!
— Есть!
Я смотрю на приборы. Как их мало! Недостает самых необходимых. Самолет идет в месиве тумана. Ниже. Еще ниже. Где же эта земля?
— Земля!
Смотрю вперед: что-то чернеет внизу. Включаю фару. Светлый диск ее света, отраженный от тумана, слепит глаза.
— Ракету!
Свет белой ракеты выхватывает на секунду темное пятно земли. Успеваю заметить выбитую колесами траву и убираю газ. Легкий удар колес о землю. Тут же выключаю зажигание, чтобы не загорелся самолет, если на его пути окажется какое-либо препятствие…
Лежим на влажной от туманной росы траве под крылом самолета и, нарушая все противопожарные правила и приказы по светомаскировке, курим. Сегодня мы победители. Мы победили саму природу! А ведь могло быть и не так. Как же это понимать — пришло ли к нам умение, мастерство, или просто везение? Не знаю. Пока не знаю.
На светлячки наших цигарок собираются друзья — будто мы не виделись вечность.
— Привет, старик.
— Иван? Здорово, друже! Закуривай.
Огонек спички выхватывает ладони Ивана, его чуть дрожащие пальцы. В другой бы раз не миновать ему насмешек, но сегодня… Нам даже лень говорить. Нет, это даже не лень. Просто мы еще там, в тесной кабине самолета, в ватном месиве тумана…
— Борис прилетел?
— Ага. Что ему станет? То ж Борис… — Казюра жадно затягивается дымом.
— А как остальные? Все сели?