105-й разъезд
Шрифт:
Вот уже железнодорожное полотно. Нестерпимо блестят на солнце рельсы. Горячий песок обжигает босые ноги, деревянные шпалы накалены, как металл.
До станции еще добрых пять-шесть километров. Бежит Надюшка, жмурясь от солнца, которое слепит ей глаза. На левой руке раскачиваются и пощелкивают сухие баранки. Губы пересохли, хочется пить, а полотно тянется без конца, и такое оно длинное, словно упирается прямо в горизонт. Кругом ни души. И вдруг среди тишины жаркого полдня — оглушительный
Далеко впереди, где-то возле Спасова ручья, над полотном взметнулось облако черного дыма и во все стороны фонтаном разлетелись камни и песок.
Она остановилась. Дорогу взорвали! Первой мыслью было бежать домой, рассказать матери о всех событиях этого страшного дня. Надюшка повернула назад, сделала уже несколько шагов — и остановилась. В тринадцать двадцать пройдет скорый, а до него могут проследовать и воинские эшелоны. Могут погибнуть тысячи людей. Она снова повернула на станцию.
Вот уже совсем близко место взрыва. Развороченное полотно, изуродованная огромной воронкой насыпь, торчащие из земли обугленные шпалы. Здесь нельзя было пройти. Девочка сбежала на тропку и тут заметила удаляющуюся в ельник фигуру человека. Это был милиционер.
— Дяденька! Дорогу взорвали! — звонко крикнула Надюшка ему вслед. Человек оглянулся. Девочка увидела незнакомое искаженное злобой лицо. Прозвучал выстрел, и Надюша упала, чувствуя сильную боль в ноге.
Она лежала ничком на траве, плача от боли и от испуга. Нет, это не милиционер. Милиционер не мог в нее выстрелить! Это тот, кто взорвал путь!
Она долго не решалась взглянуть на свою правую ногу. От нее, наверно, уже остались одни обломки или вся нога в сплошных ранах.
Всхлипывая, она попробовала пошевелить пальцами и наконец осмелилась посмотреть. Пальцы шевелились, и нога была на своем месте. Только над коленкой темнела маленькая кровоточащая ранка, и подол платья был рассечен пулей.
Сможет ли она теперь добежать до станции? Она встала и, прихрамывая, сделала несколько шагов. Больно, но ходить можно. Надо бы только перевязать рану!
Надюшка стащила с себя платье, сняла рубашонку и, сложив ее втрое, обвязала ногу.
Теперь итти, скорей итти!
Она уже не думала о лесничем. Если она не поспеет во-время на станцию, все поезда пойдут под откос. Надюшка представила себе, как, кренясь на бок, валится паровоз, а затем падают опрокинутые вагоны, кричат люди, стонут раненые лошади…
И она заковыляла так быстро, как только позволяла ее раненая нога. Но через полкилометра
Тут Надюшка и обнаружила, что баранок нет. Очевидно, она обронила их там, у Спасова ручья, когда упала. Подумать только, что она не успела съесть еще ни одной баранки! Но возвращаться назад не было ни времени, ни сил.
Вздохнув, она потащилась дальше. Теперь она шла все медленнее и медленнее, но все же подвигалась вперед, плача и оставляя за собой на песке темные пятна крови. Наконец она упала, в глазах мелькали красные круги, в ушах звенело. И вдруг ей послышалось, что где-то далеко-далеко идет поезд.
Надюшка собрала последние силы и поползла по шпалам на четвереньках. Теперь уже не только босые пятки ее, но и руки были испачканы смолой. Пот капал с ее лба и смешивался со слезами.
— Ой, мамонька! Не успею! Не успею… — повторяла она в отчаянье.
Ее подбородок чуть не касался земли, рот был полон песку, в глазах мелькали бесконечные шпалы.
— Девочка, что с тобой? — раздался совсем близко над нею крик.
Надюшка подняла голову.
Навстречу ей бежал смазчик Никаноров с куском грязной пакли в руках.
— Батюшка, да это никак Надюшка со сто пятого.
Смазчик поднял ее с земли.
— Около Спасова ручья путь взорван. Дядю лесничего немцы к дереву привязали! — хрипло сказала Надюшка.
В маленькой, закопченной паровозным дымом комнатке блокпоста, куда принес Никаноров Надюшку, ее уложили на лавку, напоили, перевязали ногу. Сразу же позвонили на станцию. Поезда были задержаны, отряд железнодорожников и красноармейцев отправился прочесать лес.
Надюшка лежала на заботливо подостланной кем-то тужурке. Над головой ее висел плакат с большими, четкими буквами: «Транспорт — родной брат Красной армии».
Она дремала, слыша сквозь сон, как выходят и входят люди, разговаривают, кричат по телефону: «Сортировочная!.. Депо!.. Эй, Сортировочная!..»
Весь этот шум прорезывался далекими гудками маневрирующих паровозов.
Вдруг дверь распахнулась, и девочка услышала встревоженный голос матери:
— Девчонка моя тут?
— Тут я! — закричала Надюшка, вскочив с лавки, но тут же, ахнув, подогнула больную ногу.
Мать присела на лавку я прижала к себе Надюшку.
— Я уж думала — ты под поезд попала! А ты во у меня какая…
Надюшка уткнулась носом в широкую материнскую кофту, в то место, где из кармана торчали свернутые трубкой цветные флажки, и смущенно пробормотала:
— Маманя! А я ведь камфарного масла не принесла. Там немцы были…
И, вздохнув, добавила:
— И баранки тоже потеряла.