112 дней на собаках и оленях
Шрифт:
Каждый раз, когда в таежном мраке вдруг вспыхивал сноп искр приветливого камелька, я радовался ему и, низко пригибаясь, входил, не стучась, в дверь гостеприимной юрты. Но в большом столичном городе, где много улиц, просторных, благоустроенных домов и множество людей, я снова, как в Верхоянске, теряюсь, не зная, к кому постучаться.
Я налегке. Почтовая сума сдана. Нарты подарены ямщику. К кому итти теперь?
Здесь не Верхоянск. Неудобно постучаться к доктору. Да и докторов-то здесь немалое количество. Искать моряков или речников: пропутаешься до темноты!
Иду в редакцию газеты. Здесь приняли меня тепло, ощупывали мою чукотскую двойную одежду, диковинную для Якутска и, в особенности, рукавицы из лапок полярного
Несколько дней прожил в Якутске.
В якутском архиве я разыскал интересные записи о прежних путешественниках с Лены на Колыму. Мне показали список с отписки (копию с донесения) служилого человека Якутского острова Тимошки Булдакова…
«О плавании его по Ледовитому морю,
о прибытии на Колыму
и о принятии в свое ведение Ковымского ясачного зимовья».
На списке дата: 1651 год, 10 февраля.
Я выписал наиболее интересные места из этого списка. И каким легким показалось мне мое путешествие на собаках по сравнению с путешествием на кочах служилого человека Тимошки Булдакова, о котором можно написать волнующую повесть.
Вот эта запись:
…«Стояли ветры противные и до заморозу и на Лене взял замороз и зимовали в Жиганех… и, как плыли из Жиган вниз по Лене-реке к морю и, всплыв к устью-морю июля во второй день, стояли у усть-моря за ветры четыре недели, потому что были ветры с моря к земли прижимные; и как пособные ветры учали бить и мы, Тимошка, побежали на море и прибежали к Омолоеве губе и на Омолоеве губе стоит лед и с тем льдом восмь дней носило морем…
…а земли впрямь не нашли… и волею божией, грех ради наших, с моря вода прибыла и почала лед ломать, а тот лед толщиной был в поларшина, и как понесло в море со льдом вместе, скорее парусного побегу, и кочи переломало и носило нас в море пятеры сутки, и ветра потихли и почали почемержи мерзнуть и как тонкой лед почал подымать человека, и мы с товарищи, не хотя на тех кочах напрасной нужной смертью помереть без дров и без харчу и с соляной морской воды перецынжали, а в море лед ходит по водам и без ветру и затирает теми льды заторы большие и из тех кочей хлебные запасы на лед выносили… и служилые люди… мне, Тимошке, говорили:
Идем-де мы другой год и государево хлебное жалование и харч дорогою съели и морем идучи долгое время, в море без дров и без харчу и с соляной морской воды перецынжали, а преж сего такого гнева божия не бывало и не слыхали, кто тем путем морским не бывал в таком заносе.
И как мы, Тимошка, со служилыми и торговыми и промышленными людьми пошли с кочей к земле, а в те поры в море льды ходят и достальные кочи ломает и запасы теми льдами разносит, и мы на нартах и веревках друг друга переволачивали, и с льдины на льдину перепихивались и, идучи по льду, корм и одежду на лед метали, а лодок от кочей с собой не взяли, потому что, морем идучи, оцынжали, волочь не в мочь, на волю божию пустились, а от кочей или по льду до земли девять дней и, вышед на землю, поделали нартишки, лыжишки, и шли до устья Индигирки, с Устья-Индигирки вверх по Индигирке к ясачному зимовью к Уяндине-реке с великою нужею холодни, голодни, наги и босы…»
Только на третий год, больные цынгой, казаки дошли до Колымского ясачного зимовья.
Служилый человек Якутского острога Тимошка Булдаков отважился, подобно своим современникам, плыть Северным морским путем на кочах, плоскодонных палубных, мореходных парусных судах. Шились кочи ивовыми вицами — раздвоенным ивовым корнем, скреплялись деревянными гвоздями, всаженными в проверченные дыры, конопатились мохом, промазывались в швах сырою смолой-живицей. Паруса поднимались из полувыделанных шкур. Грузоподъемность коча достигала двухсот пудов. Якорями служили
На таких кочах хаживал Михаил Стадухин. На таких кочах уходил в свой исторический рейс Семейка Дежнев.
Ныне капитан якут Богатырев, известный на Лене речник, ходит на советских отличных пароходах по своей родной реке. Он воспитал поколение речников-якутов. Ныне и на Колыме плавают речники-колымчане.
Ходят по Северу советские морские корабли, пробиваясь сквозь льды. Ходят для приобщения огромного северного края к социалистической жизни. Вместе с моряками идут на север «служилые люди» — инженеры, геологи, географы, доктора, педагоги, строители. На пустынных местах возникают поселки и города.
Бывало прежде, приступая к большой работе, якуты подвешивали на лиственицах цветные тряпки, увязанные веревочкой, свитой из конского волоса. Эти цветные лоскутья, собранные в пучок, назывались салама, дар якута почетному дереву. Якут, проходивший на охоту, рыбную ловлю или покос, выбирал лучшее дерево и на него вешал салама, бросал перед ним в разные стороны масло. Этим задабривал духа Дойду-Иччитэ (хозяин страны). Говорил ему якут:
— Хозяин поля и леса, я пришел сюда опять на работу, угощаю тебя тем, что у меня есть, и прошу оказать поддержку в моей работе.
Нет, теперь якуты не вешают салама! Теперь сам якут стал хозяином полей и лесов.
На якутском аэродроме я вижу «колдунчик» — ветроуказатель. Вот новое якутское «салама». Всего лишь несколько лет назад до появления якутской авиалинии можно было попасть из Иркутска в Якутск летом водным путем, а зимой на лошадях. Ныне советские воздушные кони — самолеты — мчат людей и грузы над Якутией из конца в конец за тысячи километров.
Те самые самолеты, которые снились мальчику-якуту Андрюше Слепцову, разложившему большой костер в тайге в честь рождения великого человека.
Оправдалась надежда деда — старика Слепцова, товарищ Сталин прислал в тайгу быстролетающие машины-нарты.
От старого якутского бревенчатого острога, некогда построенного здесь казаками, сохранилась до наших дней одна лишь башня.
Строится новый, советский Якутск. Бревенчатыми высокими корпусами поднимаются в столице Якутии новые здания.
Мороз пятьдесят восемь градусов. Весь Якутск снова окутан туманом. И только в полдень улучшилась видимость.
Я стою на берегу зимней Лены. Неохватна ее богатырская ширь. Вблизи — стройка. Это будущая центральная электрическая станция. У ленского великого водного пути, уходящего до Ледовитого океана, на цементных башмаках поднимаются ее корпуса.
Собаки, олени, кони, самолеты — живая диаграмма движения! Жирник-ээк, камелек и лампочка Ильича — живая диаграмма света и тепла!
Первым пилотом над Леной летал Ефим Михайлович Кошелев, один из ветеранов советской морской авиации. Я встречался с этим мужественным человеком в Ледовитом океане. Некогда Кошелев летал на фронты гражданской войны. Он первым залетел на остров Врангеля.
Кошелев рассказывал мне, как впервые он садился на северной Лене, где никогда до того не видели самолета.
— Думали, что зверь какой летит, обстреливать нас собирались охотники. Прилетели к Булуну. Когда виражил, видел народ, а сел — никого! Что за чудо! Надо самолет вытаскивать, одним летчикам эта работа не под силу. Стоим, ждем. Прождали минут двадцать, показывается один местный житель. Вижу у него значок на груди. Я к нему:
— Что же ты, милый, нас опасаешься, а у самого аэроплан на груди! — и тычу ему легонько пальцем в значок.