12 дней Сюзанны
Шрифт:
– Да нет, я не хочу мясо, но я нашёл пищевые добавки есть такие – хитин, который добывают из панцирей членистоногих морских гадов… Мне просто интересно, что вы об этом думаете? – он поменял местоположение, чтобы навести камеру на мой профиль, который славится своей драматической основой, с претензией на классический типаж. – Как думаете, бабка сможет на этом материале мне связки залечить?
– А мне вообще кажется, что её не волнует физический материал. Она, видимо, колдунья, которой не хватает грубой энергии в тебе, они же на низкие вибрации опираются, чтобы состряпать новенькую коленочку. Ты к кому ходил то? – постаралась подшутить Наталина, мне подмигивая.
А я в сторонке «покурю». Мне реально эти темы совсем не интересны. Ну, ешь или не ешь. Я лет 50 уже не ем живых, но чего об этом думать, главное один раз в жизни перестроиться и жить дальше, зачем кормить других своими спекуляциями. Спорят и рассуждают только сомневающиеся. А мы знаем. Ну, знаем, что не едим уже больше половины жизни, и этого вполне достаточно.
– Если задаться целью, то БАДы белковые можно найти и без морского этого мусора, из авокадо делают, представляете, – Лила момент не упустит. – Я не вижу смысла об этом даже заводить разговор, я рожала четверых детей, и не ела мясо, и ничего. Скелеты у всех из костей состоят, дети же не стали моллюсками без материала. Да и …
Тут я перестала слушать этот долгий бессмысленный разговор, вспоминаю, как Лила меня нашла.
Всегда восхищали её блестящие речи на разных семинарах, фестивалях и вебинарах. Она мой организатор и дочь моей ученицы, когда-то давно учившейся в моей астрошколе. Мы с её мамой её по правилам зачинали. Потом рожали, растили, я все расчёты делала, вот и вырастила себе родного человека от подруги. Всегда любила только Лилу в роли моей помощницы, если дело касалось общества, социума. Она такая не расчётливая, взбалмошная, вообще о деньгах не думает.
Ей нравятся знаменитые люди (или известные в узких кругах, но обязательно талантливые). Берёт связями и договаривается спонтанно. Но если уж решила, доводит до конца. Она и сейчас продолжает мне что-то ещё предлагать, поехать с семинаром на Багамы или в Африку, но я стойко отказываюсь, а мои ученики и так на мой день рождения съезжаются ко мне каждый год. Ей уже глубоко за 30, и она мама большого количества людей. «Большая мама», у которой все дети учатся не только в разных школах, но и странах, а она весь мир считает своим маленьким «городком» и разъезжает то туда, то сюда дня на два, три. У нас с ней много общего, не считая мои года. Но кому это мешало дружить? Она копия мамы, моей подруги, с которой мы когда-то, в возрасте Лилы, учились вместе астрологии и жизни. Где моя дорогая, жива ли там ещё ты в Индии? Похоже да! Хотя кто знает эту старую ведьму?
Речь
Хорошо быть пожилой дамой, люблю себя старую. Так часто ловлю себя на этом, возможно, я ею всю жизнь и была, просто скрывала возраст. Реально, если жизнь, большая её часть, прожита более или менее осознанно, то легко в конце. Естественно и легко. Я это сама себе доказала. Удивляюсь, как может однажды накрыть спокойствие и так до самой смерти и оставаться внутри. Но, может, это только кажется, и я давно свихнулась, а все вокруг этого не замечают, так как сконцентрированы на себе. Какое им дело до моего уровня нормальности?
Ом Шанти Шанти Шанти. Кроме редких откровений, моя голова пуста, как глубокий колодец. Она пуста наполненностью, она полна эфира, а, значит, пустота её это её всё. Там нет места чему-то ещё. Звучит мантра, или просто тихо. Там всегда утренняя прохлада пяти утра. Почти всегда. Там ясно от рассвета знания и мудрости, и там темно из-за старости, и пространство переполнено опытом, внутренними ресурсами.
Я молчу в шумных разговорах. Обычно атмосфера вокруг меня такая, что всё ждёт моей меткой фразы, а потом взрывается. Хохотом. Все знают мою манеру полного молчаливого участия в процессе. И все ждут моё резюме, анализ происходящего в ёмком выражении, типа: «Теперь понятно, почему всё так!» Я же могу сидеть в кругу любимых людей и просто наслаждаться тишиной. Но если хочется, могу всю тишину распустить на потеху. Определённо, в эти моменты, я – выжившая из ума старуха, и мне об этом милостиво не сообщили. Смело и дерзко им это заявляю, а они смеются так, что и не поймёшь, это значит «да» или «нет».
– Я уже и не помню, почему не ем мясо. Может, забыла, что такой продукт существует. Старикам допускается чудить, а вот вы все психи, – заключаю я их горячий разговор, и они впокатуху. – А что смешного я сказала?
А Петя выдал такое, что все замолчали:
Ты твердишь, чтоб сделать мир добрей,
Нужно людям всем объединиться…
Здесь под нож пускают матерей,
Страх и смерть написаны на лицах!
– Простите, мне тут вспомнились стихи одного поэта, – говорит. – Просто недавно видел их на стене на бумаге помятой написанные. Запомнились. Там ещё было: «Здесь коров отводят на убой, значит, это проклятое место». Представляете, шёл на рынок месяца три назад в мясную лавку в Париже, и там висело рядом со входом, издалека понял, что по-русски что-то, подошёл и даже выучил. В голове как фотоснимок отпечаталось. Потом сняли, будто и не было, а я вот увидел. Странно вообще, что он там оказался, этот листок, как будто ради меня. Я больше не хожу в ту лавку. Да и не ем мясо «матерей»… С тех пор, никакое не ем…
Семья
– Ну, так ты это молодец, вовремя, – поддержал Серджио. – А то тут у ноннины тебе всё равно пришлось бы на посту свой отпуск проводить. А ты уже подготовился. В её доме мясо не бывает, потому что у неё мясной «склероз», она не помнит, что оно существует. – Все выдохнули улыбками.
Наше сегодняшнее собрание в этот раз окрашено присутствием моего внука, и все ведут себя чуть более внимательно к деталям, хотят уловить, что он знает обо мне, как реагирует, как ко мне относится.
Что он сможет взять у меня? Изменится ли его судьба? В какую сторону он пойдёт, воспользуется ли советами, спросит ли их? Я переполнена тем, что могла бы ему дать, он – свободный сосуд, но с прикрытой крышечкой, потому что мы едва знакомы. Понимает ли он, что приехал не просто в гости, что здесь станция по отправлению его в мир сознательной жизни?
Видит ли он, что эта встреча не пройдёт для него бесследно? Что он вообще понимает? Видит ли он, как зыбко мерцают эти белые стены? «Лагают», как говорил сын в детстве, увлекшись компьютерными играми. Видит ли, что эта листовка у мясной лавки – лишь маленький знак перемен на его пути? Кто его вообще воспитывал? Няни, гувернантки-француженки, слышал ли он в своей жизни разговоры о сути жизни, видел ли людей в поиске истины? Или он был примерным мальчиком, учился на журналиста, играл всю жизнь на скрипке и вот приехал к «бабке Яге», Сюзанетте, к «астрологу Сьюзи», к почтенной даме в летах, что язвительно молчит? Не инициированный ещё юнец.